Впоследствии об этом «досадном происшествии» старались не говорить. Французское правительство попало в затруднительное положение. Захваченные врасплох французы в конце концов признали нового правителя. Были составлены списки жертв ночи святого Сильвестра. Маленькому Луи Антиошу выплатили крупную компенсацию. Со своей стороны, Бреслеры сделали все возможное, чтобы правосудие свершилось. Но о каком правосудии можно было говорить? Убийцы погибли, а главный виновник происшедшего тогда уже стал президентом Центрально-Африканской Республики.
Мои слова повисли в предрассветной тишине. Сара прошептала:
– Мне очень жаль.
– Не жалей меня, Сара. Мне же было всего шесть лет. Я ничего не помню. Это время – большое белое пятно в моей памяти. Впрочем, разве вообще кто-нибудь что-нибудь помнит о первых пяти годах своей жизни? Все, что я знаю, мне рассказали Бреслеры.
Наши тела снова сплелись. Розовые, красные, сиреневые краски рассвета немного смягчили наше неистовство и нашу ярость. Однако наслаждения мы так и не испытали. Мы не разговаривали. Слова ничем не могут помочь телу.
А потом Сара, совершенно нагая, села лицом ко мне и завладела моими руками. Она разглядывала самые отвратительные шрамы, гладила пальцем свежие, еще розовые рубцы от порезов стеклом на складе.
– Твои руки болят?
– Наоборот. Они совершенно ничего не чувствуют.
Она снова начала нежно водить по ним пальцем.
– Ты мой первый гой, Луи.
– Я могу обратиться в твою веру.
Сара пожала плечами. Она ощупывала мои ладони.
– Нет, не можешь.
– Надо только аккуратно отрезать...
– Ты не можешь стать гражданином Израиля.
– Почему?
Сара выпустила мои руки, словно потеряв к ним интерес, и отвернулась к окну:
– Ты никто, Луи. У тебя нет отпечатков пальцев.
На следующий день я проснулся поздно. Я с трудом заставил себя открыть глаза и рассмотреть комнату Сары, стены из белого камня в солнечных брызгах, маленький деревянный комод, приколотый кнопками портрет Эйнштейна, показывающего язык. Книжки карманного формата кучами валялись прямо на полу. Комната одинокой молодой женщины.
Я посмотрел на свои часы: одиннадцать двадцать, четвертое сентября. Сара ушла на fishponds. Я встал и принял душ. Долго разглядывал свою физиономию в зеркале, висящем над раковиной. Щеки ввалились. Лоб сиял матовой белизной, под тяжелыми веками поблескивали светлые глаза. Возможно, мне это только показалось, но мое лицо выглядело сильно постаревшим – и жестоким. В считанные минуты я побрился и оделся.
На кухне я обнаружил записку Сары, подсунутую под коробку с чаем: