.
При таком «правосудии» презумпция невиновности не принималась во внимание как правовой принцип. Штеглих выразительно описывает атмосферу, созданную в Германии перед освенцимским процессом во Франкфурте. Задолго до его начала пресса дружно взялась за промывку мозгов: обвиняемые — мелкая сошка, не лучше и не хуже других, но попавшая в сети правосудия, изображались зверьми в человеческом обличьи; после начала процесса в городе, в кирхе апостола Павла, открылась выставка, посвященная Освенциму, школьников каждый день приводили в зал заседаний.
Наряду с другими источниками, правосудие пользовалось материалами «Комитета узников Освенцима», которому генеральный прокурор выразил свою благодарность в следующих словах [212]:
«При подготовке обширного дела, посвященного еще нераскрытым преступлениям в Освенциме, вы значительно облегчили нашу тяжелую и ответственную задачу, собрав и предоставив важнейшие документальные материалы и сообщив имена многих свидетелях в стране и заграницей. Мы разделяем озабоченность и беспокойство уцелевших и внимаем немым голосам миллионов жертв, вместо которых говорите вы, дабы все еще могущие быть найденными палачи Освенцима, несмотря на их скрытность, были выявлены быстро и сполна, и понесли справедливое наказание».
Генеральному «прокурору» не требовалось, оказывается, доказывать убийство миллионов в Освенциме, ему все было ясно уже до начала процесса! Но чтобы сказала пресса и общественность, если бы на обычном процессе об убийстве родственникам или друзьям жертвы было поручено собрать обвинительный материал и назвать свидетелей!
Но почему же ни один из обвиняемых не отрицал существование газовых камер? В этом еще раз можно увидеть силу самовнушения. Вполне возможно, что туповатый человек — имеющий определенные духовные способности разбирается лучше, чем лагерный охранник — начинает сомневаться в своем рассудке, читая ежедневно в «Бильд-цайтунг» и слыша напрямую от обвинителей, этих высокообразованных господ, что он лично участвовал в уничтожении газом миллионов людей. Отчего обвиняемый должен вести себя иначе, чем крестьянская девушка XVI века, которой судья в точности описывал, как она совокуплялась с князем тьмы на Брокене в Вальпургиевую ночь?
Поскольку самовнушение в лучшем случае лишь отчасти объясняет ситуацию, то взглянем на дело с другой стороны:
По мнению Фориссона, ни одной ведьме не приходило на ум заявить: «Я не имела сношений с чертом, потому что он не существует». Для такой матерой ведьмы костер наверняка сделали бы раза в два выше. У обвиняемой ведьмы был один шанс — отрицать не существование черта, а общение с ним