Впрочем, не нужно даже было разрушать газовые камеры, процесс истребления можно было остановить более простым и бескровным способом. Венгрию с Освенцимом связывала железнодорожная ветка, шедшая через Кошице и Пряшов; расположенные восточнее транспортные артерии нельзя было использовать, так как в этих местах уже шли бои. Якоб Розенгейм, президент Всемирной организации «Агудас Исраэл», телеграммой от 18 июня 1944 года обратил внимание американского министра финансов Моргентау на это обстоятельство, считая, что союзники могут остановить массовые убийства [33]: «парализовав железнодорожное сообщение Венгрии с Польшей, разбомбив прежде всего важнейшие железнодорожные узлы в Кошице и Пряшове». Казалось бы, союзники должны были сразу выполнить эту просьбу; к тому же у них были аэроснимки, свидетельствовавшие о новом ужасном геноциде невиданного прежде размера».
Но вот что непонятно — ни на одном из многочисленных снимков нельзя разглядеть скопления людей у газовых камер, которые хорошо видны! И это в период, когда палачи-эсэсовцы ежедневно уничтожали газом порой до 12 тысяч человек! Все время приходится сталкиваться с подобными роковыми казусами: казалось, всё и вся было тогда против евреев.
В силу невероятного стечения неблагоприятных обстоятельств все снимки были явно сделаны в дни, когда камеры не работали.
Итак, англичане и американцы пальцем не шевельнули, чтобы спасти евреев от уничтожения. А как поступили руководители сионистских организаций, которые обо всем узнали раньше других? Что, например, делал Наум Голдман, будущий президент Всемирного еврейского конгресса, предсказавший уже 9 мая 1942 года в нью-йоркском отеле «Балтимор», что после войны в Европе из 8 миллионов останется не более 2...3 миллионов евреев [34]? О своей тогдашней позиции Голдман рассказывает в книге «Моя жизнь: США-Европа-Израиль» [35]:
«В Америке (с 1940 г.) моя жизнь лишь наполовину была поглощена политической и организаторской работой. Вторая половина была отдана частной сфере… Во время войны я часто отдыхал на Карибских островах, Кубе, Ямайке и т.д., а летом месяцами жил на ферме Боверлейк… В своей профессиональной и частной жизни я мог предаваться столь многогранной и всеобъемлющей деятельности потому, что обладал весьма крепким здоровьем, и особенно потому, что никогда не принимал близко к сердцу вредное для моей нервной системы и здоровья».
Хватит о Голдмане. А что делал папа, который, как никто иной, не должен был молчать? Уж до Ватикана-то все доходило раньше, к тому же все шесть лагерей смерти находились на польской, т.е. оккупированной немцами бывшей польской территории. Разве никто из тысяч польских ксендзов не видел поездов, днем и ночью везших обреченных в лагеря, и ни один из этих поездов не возвращался с живыми людьми; что дым из труб крематория на километры затмевал солнце и везде страшно пахло горевшим мясом? Если духовенство это замечало, то почему оно не рапортовало папе в Рим? Пий XII, наверно, не стал бы молчать о подобных злодеяниях. Чего ему было бояться? Ведь нацисты не тронули католического епископа Галена и протестантского Вурма, протестовавших в проповедях против умерщвления душевнобольных, и вскоре — по крайней мере в Германии — приостановили эвтаназию. Кто посмел бы выступить против папы и восстановить против себя всех католиков, включая немецких?