Я ощутила ее руки на нашем теле, когда она повернулась к нам снова, будто Ашера здесь больше не было, но мы помнили его взгляд, его силуэт, когда он вышел.
Я заморгала и снова оказалась в спальне Жан-Клода, глядя на Ашера в коричневом шелковом халате, как он идет к двери. При виде этой линии плеч, его осанки у меня перехватило дыхание, горло сжалось, в глазах стало горячо от несказанного и непролитого.
— Не уходи, — услышала я свой голос и глянула на Жан-Клода. На его лице ничего нельзя было прочесть, но на миг я увидела его глаза, и та боль, что испытывала я, была лишь бледной тенью его страданий.
Ашер остановился, повернулся, волосы спадали на лицо, халат закрывал остальное. Он ничего не сказал, только смотрел на меня, на нас.
— Не уходи, Ашер, не уходи!
— Почему? — спросил он голосом настолько безразличным, насколько смог.
Я не могла сказать ему о нашем общем воспоминании. Это звучало бы как жалость, а на самом деле это было все-таки другое. И никакая удачная ложь не приходила на ум. Но на самом деле ложь здесь не годится — только правда исцеляет.
— Я не могу смотреть, как ты вот так уходишь.
Он перевел взгляд с меня на Жан-Клода, и в этих глазах был гнев.
— Ты не имел права делиться с ней этим воспоминанием.
— Я не выбираю, что узнает и чего не узнает ma petite.
—Отлично, — сказал Ашер. — Теперь ты знаешь, как она выбросила меня из своей постели. Из его постели.
— Это был твой выбор, — возразил Жан-Клод.
— Как ты мог бы выдержать мое прикосновение? Я сам его выдержать не могу.
Он стоял у двери, повернув голову вбок, и видна была только волна золотых волос. В голосе его звучала горечь, как иногда звучит радость — горечь, которую трудно проглотить, как ком битого стекла. Голос и смех у Ашера были не так хороши, как у Жан-Клода, но горечь и сожаление у них были одинаковы.
— Почему? — спросила я, заранее зная ответ.
— Что почему?
— Почему она тебя выгнала?
Жан-Клод у меня за спиной пошевелился, и я поняла две вещи. Во-первых, он закрылся щитом от меня, от всех нас, чтобы я не могла его ощутить. Во-вторых, даже по движению его тела я поняла, что он не слишком доволен.
Ашер схватился за волосы и отбросил их с лица, выставив шрамы на свет.
— Вот, вот! Наша госпожа коллекционировала красоту, а я больше не был красивым. Ей было больно меня видеть.
Он опустил волосы обратно. Они упали на шрамы, скрыли их. Он уже почти перестал их прятать, когда был здесь, в Цирке. Я уже забыла: когда он только приехал в Сент-Луис, он автоматически их прятал, как только на него смотрели. Использовал любую тень, любую игру света, чтобы скрыть шрамы и подчеркнуть красоту нетронутых участков. Потом при мне он это делать перестал.