У меня сердце сжалось, когда он сделал это снова.
Я пыталась удержать на себе простыню, подползая к краю кровати, но она запуталась, и ее прижимало весом Джейсона и Жан-Клода. Хрен с ним, здесь все уже это видели. А мне главное — стереть с лица Ашера это выражение боли и обиды, это важнее стеснительности.
Джейсон убрался с моей дороги, не сказав ни одного язвительного слова. Просто неслыханно! Я сползла с кровати и пошла к Ашеру, а тем временем на меня, как подброшенные в воздух карты, сыпались другие воспоминания. Сколько раз он видел, как Жан-Клод, Белль Морт, или Джулианна, или многие другие идут к нему без одежды, охваченные страстью. И даже Жан-Клод предал его. Эта тень в его глазах складывалась из чувства вины. Вины за то, что не спас Джулианну, за то, что не спас Ашера. Но Ашер считал, что эта тень — признак отвращения, что Жан-Клод касается его только из жалости. Но это была не жалость — воспоминание сказало мне ясно, — это было страдание. Они постоянно напоминали друг другу, как друг друга предали: постоянная память о женщине, которую оба любили и потеряли, и теперь у них осталась только боль. Ашер превратил ее в ненависть, а Жан-Клод просто отвернулся.
Я шла сквозь воспоминания, будто сквозь паутину — нити, которые щекочут кожу, прилипают, но не останавливают. Ашер держал руки за спиной, прижав их телом к двери, и я знала зачем. «Дар» Жан-Клода говорил мне, что Ашер хочет до меня дотронуться и боится не удержаться, если руки будут спереди. Но на самом деле он не меня хотел коснуться. В каком-то смысле он был как Натэниел: он видел то, что хотел видеть, а не то, что было перед ним.
Я коснулась его волос, спадающих на лицо. Он вздрогнул. Я отвела волосы с его лица, привстав на цыпочки, одной рукой слегка опираясь на его грудь для равновесия. Он отодвинулся, шагнув в комнату. Я схватила его за халат, но он отвернулся, и открылась нетронутая сторона его груди.
— Ашер, пожалуйста, взгляни на меня.
Он не повернулся, и мне пришлось обойти его. При моем малом росте я, стоя перед ним, могла заглянуть под упавшие на лицо волосы. Он снова отвернулся, и я потянулась вверх, взяла его ладонями за лицо, повернула, чтобы он на меня взглянул. Телом я придвинулась к нему — опять же для равновесия, и ощутила его неохоту, желание отодвинуться. Но он не шевельнулся. Руки он держал за спиной, будто связанные.
Кожа под одной моей рукой была такой гладкой, а под другой — невероятно грубой. Он мог бы сопротивляться, но не стал и позволил мне повернуть его лицо.
Я обернула руки густотой золотых волос, убрав их с лица, и вгляделась. Глаза, невозможные светло-голубые глаза, были будто не настоящие, как глаза сибирской лайки. Полные губы манили к поцелую, нос создавал совершенный профиль. Даже шрамы, начинавшиеся на правой стороне, были частью самого Ашера — еще одной его чертой, которую я любила. Я всегда думала, что эмоции, которые Ашер у меня вызывает, идут из воспоминаний Жан-Клода тех времен, когда они были любовниками, товарищами в течение двадцати лет. Но сейчас, глядя на него, я поняла, что это еще не вся правда.