Едва оказавшись в ресторане, Джиллиан мигом оценила ситуацию. Ничего другого Кэрол от нее и не ожидала. Оправдав все надежды, она явилась уже с готовым планом операции. Кэрол получила позволение отправиться восвояси самостоятельно. Джиллиан же решила взять на себя Мег, а в случае чего — и ее папашу, Тома Песатуро. Вперед, действуй, Джиллиан!
Кэрол не нравился Том Песатуро. Судя по тому, что рассказывала Мег, он был человеком деспотичным и неотесанным. Вдобавок мужской шовинист до мозга костей. Заставил дочь бросить колледж. Как будто для того, чтобы уберечь ребенка от неприятностей, нужно лишить его высшего образования. Великий Боже, да есть ли вообще хоть что-нибудь стоящее в этой самой Y-хромосоме? Неужели только унция здравомыслия, а все остальное — сплошной взбесившийся тестостерон?
Разумеется, это навело Кэрол на мысль о Дэне и о запахе красных роз пополам с телятиной «пикката». И мысль эта словно ножом прошла сквозь всю ее ослепляющую, сумасшедшую злость, сквозь весь угар сознания собственной правоты. Кэрол внезапно почувствовала себя опустошенной, обманутой, обессиленной — будто из-под ног выдернули опору.
Когда-то она так любила его! Помнит ли он те времена? В те времена стоило ей завидеть Дэна в другом конце комнаты, и сердце начинало неистово стучать от горячего, неукротимого желания. Когда одно лишь предвкушение того, что они встретятся сегодня за обедом, заставляло Кэрол весь день улыбаться. Когда Кэрол готова была вечно вдыхать запах его лосьона — просыпаясь утром и засыпая вечером. Когда они спали, обвивая друг друга точно виноградные лозы, переплетя и ноги, и руки, а ее голова надежно покоилась на его груди?
Сама-то Кэрол все еще помнила те дни. Иногда ночью, в краткие мгновения между приступами ненависти к Эдди Комо, она лежала без сна, заново воспроизводя в памяти те первые, необузданные и чудесные, моменты их супружеской жизни. И сама не знала, какая из двух этих навязчивых мыслей терзает ее больше.
Сейчас Кэрол села за столик в кафе универмага, где заказала себе изрядную горку китайского салата с курицей и еще один — почему бы и нет?! — кусок шоколадного торта. Потом спросила бокал вина. Или два, а может, все три или четыре.
После этого Кэрол все равно ощущала голод, но ее это больше не удивляло. Она ощущала его уже больше года.
Быть жертвой изнасилования, оказывается, удивительно и диковинно. Более диковинно, чем полагала Кэрол. Да-да, теперь она испытывала множество разнообразных и прелестных ментальных состояний. Во-первых, «синдром посттравматического стресса», снабдивший ее ночными кошмарами, после которых пробуждаешься в холодном поту, а также нелепыми, беспричинными перепадами настроения. Далее — так называемый «синдром обобщения», приведший к тому, что Кэрол возненавидела не только своего насильника, но и в значительной степени всех мужчин в целом, включая собственного мужа, детектива Фитцпатрика и генерального прокурора Неда Д'Амато. Потом был еще этот ее «синдром выключателя», когда она в буквальном смысле не могла выключить телевизор, потому что проделала это непосредственно перед тем, как на нее напали, и, таким образом, в подсознании эти два события закрепились в виде причины и следствия. И наконец, был еще старый, добрый, древний как мир, комплекс вины. Кэрол испытывала вину за то, что подверглась изнасилованию, и вину за то, что осталась в живых. Вину за то, что причинила моральный дискомфорт своему мужу. Вину за то, что оставила окно открытым. Вину за то, что не сумела защититься и отразить нападение взрослого мужчины. Конечно, Джиллиан — хотела она признавать это или нет — держала пальму первенства по интенсивности своего чувства вины, но Кэрол считала, что ей тоже есть чем гордиться. Она могла похвастаться не каким-то одним из многочисленных синдромов, свойственных жертвам сексуального насилия (об этом они прочли в специальной книге), а всеми сразу. У нее были почти все эти комплексы, скрученные и скатанные в симпатичный, увесистый, настоятельно нуждающийся в лечении ком. Выходило, что в каком-то смысле она тоже была отличницей.