— Нет, я не имел это в виду. Мне кажется, что, если бы Кэдотт облегчил свою душу, он бы успокоился и стал принимать жизнь такой, какая она есть, а не старался бы изменить ее. Тогда бы он перестал терзать Лоис и сам не мучился.
— Должно быть, Лэм, вы располагаете информацией, которой у меня нет.
— А почему бы и нет? Ведь вы меня за тем и наняли.
— Можете не напоминать мне об этом, — сказал он.
— Подумайте сами. Живет парень с довольно-таки строгими нравственными принципами, влюбленный в мисс, которой нравится общество, смех, разнообразие.
По большей части он нормальный человек со всеми своими достоинствами и недостатками, а потом вдруг становится мрачным, непреклонным реформистом-фанатиком. Он считает, что вы поставили Лоис Марлоу в двусмысленное положение, и пишет письмо, в котором угрожает испортить вашу репутацию. Он собирается разоблачить вас, с тем чтобы Лоис Марлоу покаялась в своих грехах, а вы признались в измене жене. Я приезжаю повидаться с ним, а он прячется. Ну как все это согласуется?
— Не знаю, — признался Фишер.
— Я тоже не могу придумать этому никакого объяснения, кроме моей теории. Парень эмоционально неустойчив. Вероятно, он угрожал не только вам, но и другим мужчинам.
— И что из всего этого следует?
— Многое. Зависит от того, как именно он поступал с другими испорченными — с его точки зрения — людьми. — Я отпил немного сока.
— Что ж, признаю, ваша идея звучит правдоподобно, — после некоторой паузы произнес Фишер. — Но мне кажется, разумнее было бы заплатить этому человеку.
— Ладно. Поедем к нему вместе. Если это шантаж, вы подождете, пока мы не придем к соглашению. Лично я думаю, что это не шантаж… Где ваш чемодан?
— Внизу. Я сниму номер и зайду к вам часов в восемь. Мы позавтракаем и поедем в Вальехо.
Я покачал головой.
— Заходите ко мне в половине восьмого. Мы позавтракаем и выедем отсюда в восемь.
— Хорошо, тогда до половины восьмого.
Фишер ушел. Я разделся, залез в ванну с теплой водой, помок в ней минут двадцать, затем принял душ, вытерся насухо и побрился. Мой костюм был помят, и я вызвал дежурного и попросил отгладить его и занести обратно в комнату без пятнадцати семь.
Потом я допил томатный сок.
«Восход над Сахарой» раздражал мой тонкий художественный вкус и вызывал неприятные воспоминания.
Я повернул картину к стене, послал рассыльного за газетами и почитал немного, а потом подремал, пока ровно в семь утра меня не разбудил звонок телефонистки.
Я извлек из чемодана свежее белье и рубашку, а грязное отдал в стирку. Слуга принес мне выглаженный костюм. Одевшись и приготовившись к новой встрече с клиентом, я спустился в бар.