Питер Логан, управляющий, сразу почувствовал что-то неладное и задумчиво поскреб подбородок, молча наблюдая поединок, который тем временем развертывался перед их глазами. Соперниками были наиболее искусный из приезжих и чалый конь, упрямый, как мексиканский мул.
Чалый, вне всякого сомнения, мог дать сто очков вперед самому сатане. Он вставал на дыбы и лягался, прыгал и вертелся, как дюжина диких кошек, засунутых в один мешок. И все-таки незнакомец, приподняв шляпу и то и дело беспощадно вонзая ему в бока острые шпоры, уверенно держался в седле.
Пит обернулся и окинул взглядом стоявшую в стойле кобылу. Стены его были девяти футов высоты — ни одни другие не смогли бы ее удержать. Возбужденная до предела, она металась взад — вперед, точно пантера в клетке.
Кобыла, неукротимая от природы, в заботливых руках знатоков родео превратилась в сущую фурию. Вот и сейчас, поймав на себе испытующий взгляд управляющего, она перестала метаться и, прижав уши, злобно покосилась в его сторону.
Расстроенный Питер Логан молча отвернулся. О лошадях он знал все, но это животное порой ставило его в тупик. Легче было бы войти в клетку к разъяренной тигрице, чем к этой кобыле. А ее красота делала ее еще ужаснее. Гладкая, лоснящаяся шкура цвета лесного ореха, тут и там усеянная крапинками, делавшими ее похожей на леопарда, глянцевые бока, блестевшие, как отполированный металл — она была просто неотразима. Пять лет красавица Прошу Прощения жила беззаботно на ранчо. И за эти пять лет ее трижды пытались увести конокрады, которых свела с ума ее красота.
Первый из них оставил тонкую полоску шрама на ее гладком боку, а кроме этого благодаря ему в ее гордом сердце прочно поселилась ненависть ко всему человеческому роду. Второго занесло в самое сердце испанской территории. Там он и сидел, как загнанный в западню дикий кот и там бы и испустил дух, не в силах вырваться назад, потому что разъяренная Прошу Прощения стерегла его почище иного тюремщика. На его счастье его освободил объездчик с ранчо, а потом перевез в дом, где тот и остался ждать — вначале доктора, а потом суда. Третий незадачливый вор, по всей вероятности великолепный наездник, в кровь исполосовал ей бока своими шпорами. Постигшая его судьба оказалась самой ужасной. Они нашли его там, где он упал, там, где обезумевшая от боли и злобы кобыла затоптала его. То, что от него осталось, не могли без содрогания видеть даже бывалые охотники.
Услышав об этом, полковник сорвал со стены винтовку, крикнув, что сию же минуту пристрелит проклятое животное. Но стоило ему только увидеть ее, окинуть взглядом ее совершенные формы, полюбоваться изящной, гордо посаженной головой, как вся ярость его моментально утихла. Вместо этого он приказал, чтобы упрямицу поймали и старательно учили.