Я уверен, что Ричардс ранен, и ранен тяжело.
Если это так, где он будет прятаться? Я бы сказал, что с такой раной он может пролежать в холмах одну ночь, но не больше.
Ему понадобится убежище, и он, вероятно, направится на ферму и попытается устроиться у тебя.
Если так и сделает, вот что ты должен предпринять. Уложи его в постель и ухаживай лучшим образом. Никому не позволяй подходить к нему.
Не говори ни единой душе, что он у тебя. Замети его следы, но чтобы никто тебя не заметил. Если кто-нибудь о нем спросит — ты ничего не знаешь. А если будут спрашивать в моем присутствии, все равно ты ничего не знаешь. Надеюсь, буду у тебя до наступления темноты.
Мое письмо может показаться странным. Не задавай никаких вопросов. Просто стой между Ричардсом и любой опасностью, которая может ему угрожать, а если понадобится, стой с оружием в руках.
Если не сделаешь, что я сказал, будешь самым несчастным человеком на земле!
Привет.
Оуэн К.»
Райннон ничего не понял, пока не прочитал письмо дважды, а потом не повторил его вслух.
Ричардс — предатель, шпион, мошенник!
И все же, если он появится здесь, его жизнь нужно защищать, словно это была жизнь Каредека. Кажется, так написал шериф.
Райннону даже не пришло в голову отказаться выполнить приказ Каредека. Он сидел на заборе и долго, виртуозно ругался; между богохульствами часто проскальзывало имя шерифа.
Райннон пошел в кузницу в надежде, что найдет там, чем отвлечься. Он раздул горн и положил в него большой кусок железа, но почти сразу потерял интерес. Он оставил огонь догорать и направился к амбару. Издалека долетал чистый, светлый голос Караччи, певшего песню родной земли.
Райннон вошел в амбар и вдруг увидел истерзанную фигуру, которая перелезала в ясли. На его окрик человек повернул к нему лицо, верхнюю часть которого была перевязана окровавленными тряпками, несмотря на них, по лицу беглеца струилась кровь. Его куртка была в лохмотьях, больше половины рубашки отсутствовало — очевидно он перевязывал ею рану.
Шатающийся от слабости, покрытый засохшей грязью и кровью, ужасный на вид, — Ричардс! А когда он увидел Райннона, то зашатался, с пьяной неуверенностью ухватился за ограждение ясель, чтобы не упасть, и засмеялся.
Из этого огромного тела, из этой широкой глотки исходил дурацкий, непрекращающийся смех — высокий, как у женщины, распущенный, как у идиота.
— Райннон, — сказал он, продолжая смеяться. — Райннон, великий Райннон!
Он еще смеялся, когда Райннон подошел к нему. Он был пьян не от вина, от него не исходит терпкий запах алкоголя. Бедняга явно был готов свалиться в обморок.