Еще одного случайного взгляда в гротесковое лицо мулата было достаточно, чтобы он испуганно запнулся, умеряя свой пыл, а потом снова нарушил молчание:
— Тысячу вот за это чудо?
— Он что, может брать призы на скачках? — прорычал мулат. — Или, может быть, умеет выделывать разные штуки, как в цирке? Или послушен и привычен к работе на пастбище? Что в нем такого особенного? Какой от него прок?
— Может целый день носить на себе седока в две сотни фунтов весом — запросто, и с горы, и на гору. Еще он хорош тем, что никогда не выбросит тебя из седла. Добрый, как ягненок. Но ничего не боится. А вы хотите, чтобы я уступил его за какую-то тысячу долларов!
— Но ведь это все равно больше, чем кто-либо давал вам за него до меня, — высказал предположение Обмылок, — я имею в виду, такую уйму наличных!
— А вот и нет! — с жаром возразил ранчеро. — Этот толстяк, Джарвин, тут на днях предложил мне тысячу двести. Я же лишь посмеялся над ним. Так же, как смеюсь сейчас над вами. Дешевле, чем за пять тысяч я Лэрриби не уступлю!
— Уму непостижимо, — пробормотал Обмылок. — Но я не собираюсь мелочиться. Если кто-то пообещал вам двенадцать сотен, то я предлагаю те же двенадцать сотен и сверху ещё пятьдесят долларов. Это моя окончательная цена. Думаю, вам лучше сходить в дом и посоветоваться с женой. Больше все равно не получите. Да и кто станет платить такие деньжищи?
Мистер Уизнер мысленно чертыхнулся. Но в дом все-таки вошел и возвратился оттуда примерно через четверть часа.
— Мы с женой все обговорили, — объявил он. — Две тысячи и ни цента меньше.
— Две тысячи! — присвистнул Обмылок. — Я вам что, миллионер, что ли?
— И торг здесь неуместен.
— Так уж и быть, пойду вам навстречу, — сказал мулат. — Полторы тысячи. Это мое окончательное предложение.
— Слишком мало!
— Что ж, счастливо оставаться, — сказал Обмылок, резко разворачивая своего мула и направляясь обратно в сторону дороги.
Но ехал он все же не слишком быстро. Достаточно медленно для того, чтобы мгновением позже, услышав окрик в темноте у себя за спиной, повернуть обратно, тоже прокричав что-то ответ. И он уже знал, что Лэрриби был у него в кармане.
В конце концов, пятьсот долларов — навар неплохой, и поэтому, седлая огромного жеребца, Обмылок пребывал в прекрасном расположении духа. Холка огромного коня находилась гораздо выше уровня его голова. Да уж, пожалуй, в нем и правда будет все шесть футов, никак не меньше. Конь встряхивал гривой и в темноте ночи его можно было принять за монстра исполинских размеров.
Утверждения Уизнера о кротости скакуна по большей части тоже оказались правдой. Конь шел по дороге легким, стремительным галопом, и не поспевавший за ним и шедший в поводу мул все чаще отставал, туго натягивая веревку, которой был привязан. Откуда-то издалека, с той стороны, где остался дом ранчеро, слышался громкий плач ребенка.