Но после своей второй стычки с Баттриками и последовавшего вслед за этим второго долгого лежания в постели, Обмылок все же стал благоразумнее. Он лютой ненавистью ненавидел обоих братьев, но понимал, что ради собственного же блага не стоит давать волю эмоциям. Было куда более безопасней держаться подальше, относясь к ним с вынужденной терпимостью. Братья напоминали ему двуликого бога войны, смотревшего в двух направлениях одновременно и поэтому застрахованного от нападения и спереди, и сзади.
Он бы не убоялся выйти против каждого из них, взятого поодиночке, зная, что по ловкости обращения с оружием не уступает ни одному из братьев. В меткости ему тоже было не отказать. Если же вести речь о рукопашной схватке, то здесь он мог в одиночку выйти против десятка таких, как Баттрики, и со всего маху бить их лбами друг о друга, ни секунды не сомневаясь в собственном превосходстве. Ибо самомнение у Обмылка было столь высоко, что сам себе он казался почти божественным.
Однако со всей своей верой в собственные силы, к Баттрикам он все же относился с благоговейным страхом. Они заметно отличались от большинства людей, с кем ему когда-либо приходилось иметь дело. Он чувствовал, что они непобедимы. К чести братьев надо заметить, что они редко или никогда не сражались в одиночку. Они везде были вместе; вместе думали; вместе действовали. В то время, как один оглядывал простиравшиеся впереди дали, взгляд второго был неизменно обращен назад, чтобы вовремя заметить любую опасность, которая могла угрожать им с тыла.
Но вот теперь все же выискался человек, который посмел подойти к хижине Баттриков, из которой они так часто вырывались, подобно зловещим божествам, и обрушивались на поселок, чиня расправу над врагами толстого Джарвина. Этот же храбрец осмелился подойти к их двери и бросил им вызов, пригрозив, что они будут иметь дело с ним — с каким-то убогим калекой! И братья не вышли к нему!
Обмылок первым нарушил затянувшееся молчание.
— Куда уж ему стреляться с ними. Баттрики только на это и рассчитывают!
Повар искоса взглянул на него, а затем сказал:
— Слушай, Обмылок, а не может так быть, что эти двое просто боятся этого парня?
Обмылок оглянулся, и его шарообразная голова безо всякого труда, как-то очень по-птичьи, повернулась на толстой шее так, что он смотрел почти прямо себе за спину.
— Это ты мне это говоришь? Меня они что, испугались?
Повар благоразумно промолчал, а Обмылок, как ни в чем не бывало продолжал развивать свою мысль:
— А разве на всем свете найдется второй такой, как я?