– Нашел! – сказал Гжегож. – Шестого ноября.
– А псевдо-Сшпенгель отдал концы девятнадцатого июня! – подхватила я. – Как мы с тобой все здорово отгадали, даже не верится! А кроме того, я теперь знаю, как они с Мизюней вышли друг на друга, об остальном нетрудно догадаться.
Я коротко пересказала Гжегожу свежие сплетни, мы наскоро обменялись мнениями. Гжегож лучше меня знал Ренуся и подтвердил, что в делах он был не очень расторопен, а уж в современном стремительном мире ему и вовсе трудно было идти в ногу со временем. Вот Спшенгель – совсем другое дело.
Похоже, разговаривая со мной, Гжегож продолжал копаться в бумагах, потому что заметил:
– И я тебе могу сказать приятную вещь. Вот, документы ясно говорят – Ренусь был единственным наследником дядюшкиного состояния, другой альтернативы завещание не предусматривает, и выходит, теперь все состояние покойного дядюшки должно достаться государству. Никакая страна на свете, даже богатая, не любит, когда ее в этом отношении надувают. Интересно, что теперь предпримут Штаты? И еще надо учесть гнев и старания адвокатов, которых обвели вокруг пальца, уж они-то сделают все от них зависящее.
– Получается, мерзавцы правильно делали, когда хотели заткнуть мне рот! – обрадовалась я. – Но вот только методы применяли неправильные.
– Вот что меня интересует, – продолжал Гжегож. – Теперь, когда твое присутствие не отвлекает и я могу целиком предаться умственной деятельности, усматриваю во всем этом некоторую непоследовательность, отсутствие логики. Причем вдвойне. Почему полиция не могла получить информацию и документы у твоего бывшенького? Ведь он давно собирал компромат на Спшенгеля и компанию. И почему Сшпенгель и компания его не… не устранили?
У меня было достаточно времени подумать об этом, и потому я смогла сразу дать ответ.
– Ну, во-первых, у него манера такая – молчать. Собирать, копить и молча чахнуть над своим богатством. Возможно, частично это объясняется тем, что не так уж он и много знает. Сколько раз убеждалась – он занимается саморекламой, а когда доходит до дела, выясняется: за душой у него очень немного, в основном он располагает предположениями, наметками, а не конкретными доказательствами. А в данном случае, если у него и были документы, в своем бардаке он их не смог разыскать. Теперь, почему его не убили? Он никаких преступлений не совершает, поэтому полиция им не заинтересуется и обыска в его бумагах делать не станет. Нет оснований для обыска: правовых, юридических, законных. А вот если его убьют, тогда уж полицейские вынуждены будут перевернуть у него все вверх дном. То же самое, между прочим, и со мной. Им выгодней, чтобы я оставалась живой.