Опять же замечу на полях, не перестаю удивляться женам, например, полицейских. Ведь знали же, за кого выходили замуж, так нет. Начинаются претензии и обиды, что муж не приходит на обед, а случается, и на ужин. Что думали эти дурынды? Что с момента их свадьбы преступность сама по себе изничтожится?
Что могло бы поссорить нас с Гжегожем? Деньги? Никогда – мы оба занимались любимым делом, оба неплохо зарабатывали. Я уже долгие годы не только содержала себя сама, но и на дом хватало, Гжегож тоже ни в чем не нуждался. Какие-нибудь глупости? Достаточно немного ума и желания их преодолеть, а в некоторых случаях – терпимости. Другая женщина? Мне уже не сосчитать, сколько женщин было в жизни Гжегожа, впрочем, ему самому, наверное, тоже. Я знала о них больше, чем очередные жены Гжегожа, и уверена – они не имели никакого значения.
Так что оставалось лишь одно – подвязки. Вспомнив о них, я лишь тяжело вздохнула. Когда-то в молодости, в очень-очень ранней молодости, я была убеждена, что подвязки, то есть пояс с резинками, на котором держались чулки – самая отвратительная деталь женского гардероба, самая уродливая и компрометирующая. Не исключено, что на такое мнение повлияли застежки на резинках. Они вечно портились, выходили из строя, и приходилось их заменять то мелкими монетами, то пуговицами. Мелкие монеты скоро исчезли с горизонта, пять грошей стало нумизматической редкостью, а из пуговиц не всякая годилась. Лучше всего были нитяные, так их разве что в каком-нибудь бабушкином наследстве и отыщешь, в мое время таких днем с огнем нельзя было найти. В крайнем случае годился ластик. И что, со всем этим хозяйством – да в секс?! Нечто хрупкое, романтическое и вдруг подвязки…
Зная, что для так называемого секса необходимо раздеться, я никак не могла представить, что стану стягивать с себя эту сбрую в присутствии влюбленного юноши. Да при виде нее у него не только пропадет всякое желание, он на всю жизнь преисполнится ко мне отвращением.
Выход мне виделся только один – заниматься любовью исключительно летом, когда человек не носит чулок, а следовательно, и всего уродливого приложения к ним.
Ну, в крайнем случае, можно избавиться от одежки где-нибудь в сторонке, не на глазах мужа или возлюбленного, и предстать перед ними, так сказать, уже в готовом состоянии. Бальзак очень рекомендовал именно так поступать. Бальзаку хорошо было говорить, а нам, учитывая жуткие сложности с квартирным вопросом в те годы… Да и не только в те. Сначала я лишь теоретически представляла себе свое эротическое будущее, потом оно успело из теории перейти в стадию практики, а теснота, в которой приходилось жить, оставалась прежней, и уж как я намучилась с проклятыми подвязками – пером не описать.