– Что случилось? Расскажите мне, – сказал Хорнблоуэр.
– Хорошо, сэр…
Хорнблоуэр выудил из него историю, шаг за шагом она подтверждала то, что говорил Кобб.
– Я не мог играть эту музыку, ни за что.
Голубые глаза смотрели куда-то над головой Хорнблоуэра, в вечность, возможно, они видели что-то, скрытое от всего остального мира.
– Вы поступили глупо, ослушавшись приказа.
– Да, сэр. Может и так, сэр.
Сильный йоркширский акцент, с которым говорил Хаднатт, странно звучал в этой тропической хижине.
– Как вы оказались на службе?
– Из-за музыки, сэр.
Для извлечения этой истории потребовались дополнительные вопросы. Мальчишка, живший в йоркширской деревне, частенько испытывавший голод. Кавалерийский полк, квартировавший там в последние годы войны. Музыка его оркестра была словно чудо для парня, который в свои десять лет не слышал ничего, кроме бродячих волынщиков. Он осознал – это не возникло, это уже давно существовало – непреодолимую, жуткую необходимость. Все деревенские ребятишки вились вокруг оркестра (Хаднатт беззлобно усмехнулся, говоря об этом), но никто из них не настолько назойливо, как он. Трубачи достаточно скоро заприметили его, подтрунивая над его дилетантскими высказываниями о музыке, но по мере течения времени подсмеивались со все большей симпатией. Они позволяли ему подудеть в трубу, показали ему, как нужно складывать губы, и были приятно изумлены конечными результатами, которых он достиг. После Ватерлоо полк вернулся, и в течение двух лет парень продолжал обучение, хотя эти годы, последовавшие за заключением мира, были голодными, и весь день от темна до темна он проводил в добывании хлеба насущного.
Затем полк перевели, а голодные годы продолжались, и парень, все еще бредя музыкой, стал браться за плуг. Труба в то время стоила больше, чем можно было заработать за год. Затем наступил период чистого блаженства (и снова на его лице появилась та самая обезоруживающая улыбка) – это случилось, когда он присоединился к труппе бродячих артистов, где выполнял роль мальчика на побегушках и музыканта. Так произошло, что он научился читать ноты, хотя ни мог разобрать ни одного печатного слова. В животе у него бывало пусто так же часто, как раньше, лошадиное стойло считалась роскошным ложем, это были месяцы, когда ночью его мучила мошкара, а днями – боль в стертых ногах. Они закончились, когда его, больного, оставили позади. Это случилось в Портсмуте, так что можно было считать неизбежным то, что его, ослабевшего и голодного, завербовал сержант королевской морской пехоты, занимавшийся поиском рекрутов, и шествовавший со своим отрядом по городу. Его вербовка совпала по времени с введением корнет-а-пистона в качестве инструмента для военной музыки. Следующим событием его жизни стала отправка в Вест-Индию, где ему предстояло занять место в оркестре главнокомандующего, находящимся под управлением тамбур-мажора Кобба.