Ну что ж, будем ждать.
Корсаков зажег в спальне свет, нашел в ванной тряпку и вытер лужу виски и сигаретный пепел, рассыпанный возле стула, с которого он смотрел на картину. При электрическом свете эффект погружения в полотно пропал, но все равно она оставляла гнетущее впечатление. Корсаков накрыл ее тряпкой, вышел в холл и уселся в кресло. На часах было три ночи, но спать, пожалуй, не стоило. Как сказал Пашка, можно и не проснуться. Как в воду глядел, реставратор хренов. Он ведь тоже что-то почувствовал: говорил — вырубился, и снилась всякая мерзость. Может, благодаря словам Воскобойникова в подсознании затаилось ожидание, которое и проявилось кошмаром? Нет, пожалуй, Пашка ни при чем. По достоверности ощущений сон напоминал видения месячной давности, только был гораздо страшнее. Корсаков поднял к лицу руки, словно ожидая увидеть на ладонях остатки разложившегося трупа. Ладони были чистые, однако ощущение гадливости оставалось. Он пошел в ванную и пустил в джакузи воду. Смыть, соскрести с себя грязь и мерзость, иначе ощущение гниющей плоти на ладонях будет преследовать и днем и ночью.
Он потерял счет времени, погрузившись в ванну. Струи воды били в тело, он поворачивался то одним боком, то другим, едва не повизгивая от удовольствия. Нет, что ни говори, вода — это жизнь. Вот она, главная ошибка в Писании — надо бы говорить «не из земли ты вышел, в землю отыдеши», а «из воды ты выплыл, в воду и нырнешь».
Корсаков хмыкнул, открыл сливную пробку и включил душ. Горячий — холодный, горячий — холодный. Мы смоем этот кошмар и снова будем свежие и бодрые! Он почти поверил в то, что кошмара не было, а был лишь неприятный сон, вызванный усталостью или дрянным виски.
Он заплясал под ледяными струями, покрикивая в восторге от прилива энергии. Сейчас надо работать! Именно сейчас. Написать что-нибудь светлое, доброе, вечное. Хотя бы набросок сделать. Не карандашом, не угрюмым углем, а сангиной! Корсаков даже представил, как ложатся легкие красноватые штрихи на белый девственный холст. Где-то у него было несколько готовых, натянутых на подрамники, загрунтованных холстов. Написать, скажем, Марину и Анюту, плещущихся в речке, а на взгорье дворцы и павильоны Архангельского. Или натюрморт: шашлычок на витых шампурах, пиво пенится в кружках, зелень в капельках воды, желтый болгарский перчик, красные помидоры. Прочь всю мерзость! Правильно Анюта сказала: не надо воображать себе всяческие ужасы, их достаточно и в жизни. Вот приснился кошмар, а и хрен с ним. Забудем! У меня есть любимая девушка, у меня есть работа, профессия, и не самая плохая. Будем жить, будем жить весело!