Семен Греков по прозвищу Хмырь никакого Босого не знал, даже и не догадывался, кем тот может быть. Тот же Ленчик, который сидел в камере на полсотни подследственных и где на самом деле располагались все семьдесят пять уже больше полугода и был достаточно знаком с обширным контингентом, просветил Хмыря. Босым, сказал он, называли мокрушника из соседней камеры, на котором уже висело до десятка вооруженных ограблений с убийствами. И был он гастролер – раскатывал по матушке-России и добывал по городам и весям свой хлеб насущный таким вот бандитским образом. Но взяли его на последнем деле в столице. По прежним меркам грозила ему чистая «вышка», но после принятия моратория на смертную казнь дело его как бы зависло. Он же, чувствуя себя в любом случае смертником, – пожизненное в наших условиях куда хуже стенки, – возможно, посчитал, что еще одна мокруха к уже имеющемуся десятку нового срока не накинет. А может, и не сам он станет мочить Хмыря, а еще кому поручит, его, по слухам, многие побаиваются, понимая, что, если у Босого уже давно крыша поехала, ему ничего не стоит воткнуть перо в бок любому, кто его ослушается. Или – кому прикажут.
Раздумывая над сказанным, Хмырь все соображал, от кого могла пойти малява Босому. И так выходило, что знать мокрушника, который, кстати сказать, парился в Бутырке уже третий год, мог Синий. Но тут же возникал вопрос: ему-то от того, что замочат Хмыря, какая собственная польза? Или, может, его так напугали сопляки-свидетели из Каменки, опознавшие Хмыря? Ну и что? Прямых-то доказательств, что убийство фраера – дело рук Сеньки Грекова, у следаков нету! Видели его? Ошиблись. Про какие-то следы на водочной бутылке? Фигня. Хмырь помнил, что в тот день ни разу не снимал перчаток. И, как понимал он, в принципе его положение, к примеру, было куда лучше, чем у того же Ленчика. У которого статья хоть и звучит мягко, как «вовлечение», а на самом деле взят он был с поличным и прямо над окровавленной жертвой, которая отказалась исполнять его волю. Так что Ленчику явно светил как минимум трояк. Хмырь же очень надеялся, что следствие само развалится, еще до суда. И помогать следаку по фамилии Платонов он пока не собирался. Авдея-младшего заложил? Так о том сам Синий и растрепал, многие слышали, кто заказал.
Сообщение Ленчика обескуражило. За что?! Хотел бы не верить, но… не мог. Знал он своего бригадира, помнил, как недоволен был тот, когда узнал, что фраера засунули в его же дачную халупу – весну ожидать. Ну бросили и бросили, ошиблись маленько. Кто бы додул, что следаки первым делом именно туда и кинутся! Тем более что Кирюха – «личка» фраера – так ловко изобразил в дугу бухого хозяина своего, развалившись в шикарной шубе его и шапке на носу. Ржали братки: до чего похож на жмурика, завернутого в целлофан и оставленного на даче. А Кирюха, помнится, все базлал по дороге в Подольск, как, бывало, натягивал супружницу этого фраера, да какая она, да как ведет себя и до, и после, и во время… И базлал так красочно, что даже сопли распустила братва, готовая прямо сейчас же бросить все и мчаться драть вдову всей бригадой. Однако про нее команды не было, видать, Синий держал ее в уме для других целей. А вот Кирюхе все было нипочем, он так и хвалился, что в Подольске заберет свою тачку и заявится к той сучке, устроит ей поминки. А заодно и от шубы этой слишком заметной избавится. Старый закон – горят всегда на мелочах, на жадности. Кирюха же гореть не собирался. И другим не советовал.