Неизвестно, что больше – твердое убеждение Турецкого, что Авдееву, несмотря на всю его наглость и высокие связи, обязательно придется отвечать или ясное понимание собственных, весьма непривлекательных перспектив, но Семихатько вынужден был принять для себя окончательное решение. И он, потомившись, сказал наконец, что сейчас по собственной инициативе выдаст самую что ни на есть секретную банковскую информацию. Да, он был просто вынужден, исключительно по приказу президента, изъять всю информацию, касающуюся интересующих следствие вопросов, из электронной памяти и доставить ее в Успенское. Где она и должна в настоящий момент находиться. Если вообще не уничтожена. Схема же следствию уже известна. Еще с прошлой встречи. И это заявление он, Семихатько, делает добровольно, хотя и понимает, что сам ровным счетом никакой ответственности за действия президента банка не несет. Выкрутился, кажется. И Турецкий не стал его разубеждать, поскольку главное, чего хотел, уже получил… Он снова зафиксировал показания главного юрисконсульта банка надлежащим образом, чтобы они имели доказательственную силу в суде…
Меркулов был мрачен, как всегда, когда ему не удавалось настоять на своем. Даже такой аргумент, как информация об изъятии всех сведений о пятимиллиардном транше из компьютеров банка «Деловой партнер», не могла развеять его тоски, сопровождаемой частыми в последнее время тяжелыми мыслями о необходимости ухода на пенсию. Шесть десятков – это предельный возраст для служащих, когда от них желают избавиться. И вовсе не стараниями нескольких последних и. о. и генеральных без этой приставки служил Отечеству верой и правдой Константин Дмитриевич. Эти-то как раз много бы дали, чтобы поскорее избавиться от строптивого заместителя. Были – и в правительстве, и в иных, даже более влиятельных структурах – лица, которым Меркулов был нужен именно на данном посту. Как при всякой неразберихе и безалаберности всегда необходима личность, вокруг которой так или иначе группируются главные государственные интересы.
Турецкий, естественно, сочувствовал Косте, но это сочувствие выражал по-своему. Он считал, что в подобных ситуациях начальство надо ставить перед свершившимся фактом. И чем он будет грубее и жестче, тем лучше. Вот и теперь, явившись с очередной идеей, он очень надеялся, что Костя поймет его и не станет чинить препятствий, а возможный результат покажет и. о., как он был глубоко не прав, пытаясь ради чьей-то прихоти лизнуть то, что считается вообще непристойным демонстрировать в приличном обществе.