– С этой связью, которую зовут Ириной, я вчера, как раз в это время, лопал запеченную собственными руками баранину и пил хорошее вино.
– Слушай, Александр, с тобой нельзя разговаривать! Ну и как она?
– Баранина? Давай как-нибудь сделаю, сам оценишь!
– Ирина! – закинул голову, смеясь, Генрих.
– Тоже неплохо. Во баба! – Турецкий показал большой палец. – Если бы не обстоятельства, ни за что б не упустил. Да и она, по-моему, еще очень не против. Только ее, кажется, Григорьев со своими капитанами-телохранителями ни в грош не ставит.
– Ну она-то сама не жаловалась?
– Мне – нет.
– Тогда это никого не касается, а нас – тем более. Я имею в виду конкретно тебя. Она, надеюсь, в этом, – Генрих постучал пальцем по копиям документов, – ни-ни?
– Абсолютно. Просто она оказалась подругой одной моей знакомой, у которой я останавливался на денек.
– Ты мне напоминаешь одного солдатика, который идет с войны домой, да по дороге притомился. А тут пышногрудая тетка. «Дай, – говорит, – хозяюшка водицы испить, а то так жрать хочется, что даже переночевать негде». Значит, я так тебя понял, что еще не стареют душой ветераны? Такая была песня?
– Вот именно, ветераны – никогда не стареют душой! – пропел Турецкий и разлил коньяк по рюмкам. Сегодняшний паб-крол продолжался, но очень специфически, по-турецки как-то…
Уже простясь перед уходом, Турецкий натянул грязновскую кепочку, принял хулиганский вид и спросил Генриха:
– Тут идея появилась… Пока суд да дело, не тиснуть ли нам в газетке компру на Михайлова с гарниром из мемуаров двух покойных авторов – папаши с сыном. Как полагаешь?
– Фамилию нашей героини поминать не стоит, а так… – Генрих пожал плечами, что можно было расценить как согласие.
– Тогда я тебе еще одну копию оставлю, это из дневника Вадима. Как его взяли на крючок. Посмотри потом, пожалуйста, и скажи только одно слово – да или нет, ладно? Поскольку там тоже присутствует один живой.
– Хорошо, я позвоню.
Свет погас, дверь открылась, и Турецкий оказался на площадке. Он спустился в совсем уже темный двор. Точнее, и не двор, а дворовый массив, заросший деревьями и кустарником и пересеченный в разных направлениях асфальтированными дорожками. По ним Александр и вышел на угол Варшавки, где обнаружил без всякого труда свой автомобиль.
– Все, Сережа, – сказал, садясь и облегченно вздыхая, Турецкий. – У тебя какая дальнейшая программа?
– По вашим указаниям.
– Ясно, дорогой… Тогда давай двинем прямо, прямо и прямо, аж до самого проспекта Вернадского, а потом ты меня закинешь на Фрунзенскуо набережную, где я живу. Нет возражений?