Рэм, конечно, понимал, что его показания в связи с нелепой гибелью Вадима Кокорина, возможно, окажут какую-то помощь следователям, больше, кажется, озабоченным смертью американца, нежели соотечественника, но все равно чувствовал он себя очень неуютно. Гораздо интереснее, да и полезнее, на его взгляд, было заниматься обличением вопиющих нарушений законности все теми же органами на протяжении восьмидесятилетней истории Отечества.
Смерть Вадима подействовала на него, но не до такой степени, чтобы немедленно бежать на исповедь к милиционеру, даже если у него генеральские погоны. Ни о какой исповеди вообще речи быть не могло. Есть профессиональная этика, и то, о чем говорил или думал Вадим, это его личное дело, дело его совести. Ну а раз судьбой было предназначено ему уйти из жизни, значит, так тому и быть. С другой стороны, если бы карта легла иначе и Вадиму удалось рассказать со страниц еженедельника о той паучьей схватке, которая разгорелась в рядах славной российской эмиграции за овладение умами соотечественников в угнетенной большевиками, демократами, олигархами и автократами несчастной России, мог бы получиться отличный «гвоздь». Увы, значит, кому-то такая идея показалась опасной. И по логике вещей этот кто-то находится рядом, возможно, на расстоянии протянутой руки. Не исключено, что и среди тех, кто так интересуется теперь причиной гибели журналиста.
В жизни своей ни разу не пострадавший от так называемых спецслужб, Зотов заранее их ненавидел, будучи убежденным, что между ним и ими нет и никогда не может быть ничего общего.
Поэтому на допросе в Генеральной прокуратуре, несмотря на различные «подходы» следователя, представившегося чуть ли не соратником по перу, Рэм вел себя предельно осторожно. Если дело, которым занялся Кокорин, оказалось действительно смертельно опасным, то к чему переваливать часть груза покойного на плечи тех, кто был с ним просто знаком? Вот и ответы Зотова на вопросы следователя были по-журналистски профессионально обтекаемыми. Он не называл имен, ведь они и сами могли выплыть по ходу следствия, зато таким образом сохранялась определенная независимость Рэма. И совесть его не мучила: он ведь никого не обманывал, и никто не требовал от него делать далеко идущие выводы.
В общем, когда следователь подписал ему пропуск на выход из здания прокуратуры, Зотов вздохнул облегченно и пожелал себе более не посещать это здание в жизни.
Новый звонок милицейского генерала, предложившего Рэму принять участие в обыске, так надо понимать, квартиры Вадима, резко испортил настроение. Он помнил, конечно, о своем обещании помочь следствию, но ведь это же была пустая формальность! Сколько раз на дню, желая отвязаться от неприятного собеседника, а хуже того – просителя, мы даем подобные обещания, зная заранее, что в следующий раз черта лысого нас сыщут! Ну сказал Рэм, и что с того? Но прозвучавшая в словах генерала откровенная угроза доставить под конвоем – во всяком случае, именно это почудилось Зотову – заставила его немедленно согласиться. Не хватало еще, чтоб за ним милиционера прислали, позору не оберешься!