— Еще короче.
— Вы сегод-дня прямо тиран, — огорчился Любек, вытирая колпаком пот. — Наняли бы себе немого камердинера… Вот, вручили у гостиницы. Велели разыскать вас и перед-дать. А гд-де вас искать по выход-дным? Только зд-десь…
— Кто вручил?
— Сами небось велели: короче, мол…
— Любек! Сгною!
— Гонец. Заказной, из Гончей Бандерильи. Они по выход-дным зад-двойной кошт бегают. Морд-да хитрая, од-дет с претензиями. Письмо личное, пахнет д-духами.
— Какими?
— «Летний сон». Жасмин, гальбанум, горечь тубероз. На периферии легкие тона род-д-д… род-д-до-д-денд-д-дрона.
Анри испытала острый приступ зависти. Везет же некоторым со слугами! Но барон хмурился, мрачнея с каждой секундой.
— Читай вслух, — велел он, выразительно кивнув в адрес ногтяря.
Кивал фон Шмуц с двойным смыслом: дескать, и руки заняты, и служебных тайн в письмах, пахнущих туберозами, вряд ли сыщешь.
— Милый Кончик! Я вся изнемогла! — с выражением начал декламировать камердинер, взломав печать и развернув ароматное послание. — В глубинах моего естества трепещет эхо…
Внутри Анри что-то булькнуло. Сцепив зубы, она вступила в героическую борьбу с хохотом. Напротив кусал губы ногтярь, разглядывая шпатель, словно впервые его увидел.
— Дальше! — велел железный квиз, катая желваки на скулах.
— …эхо твоих лобзаний! Прид-ди в мой буд-дуар — где балд-дахин на столбиках и страстное колыханье тюлевых гард-дин. Чашка горячего молока жд-дет тебя. Папа Сатырос обещает быть паинькой и не кусаться. Я тоже. Навеки твоя, Шимми Весельчачка.
Хозяин Иридхар сбежал в пиявочную залу, откуда сразу донеслось басовитое уханье. Наверное, пиявки сошли с ума, нарушив обет молчания.
— Что на печати, Любек?
— Влюбленный сатир обнимает нимфу. В ребристом круге.
— Можешь отправляться домой. Сударыня, бросьте хихикать и озаботьтесь конфиденциальностью.
Анри вернула экран в прежнее состояние.
— Над кем смеетесь? — поинтересовался барон, дождавшись утвердительного кивка. — Лично мне, знаете ли, не до смеха. Криптограмма от прокуратора Цимбала — скверный повод для веселья. Меня срочно вызывают. На чашку горячего, будь оно проклято, молока.
— Куда? — опешила Анри. Барон язвительно прищурился:
— Туда, где балдахин на столбиках. И колыханье гардин. В дом Рудольфа Штернблада, капитана лейб-стражи. Папа Сатырос — старое прозвище Руди, еще с кавалергардских времен.
— Я с вами!
— Да? А что, вполне… Цимбал просил соблюдать конспирацию. Ну, это насчет эха лобзаний. Вы в состоянии обеспечить личины?
— На мое усмотрение? — уточнила Анри.
— На ваше.
***
— Ваше чувство юмора, сударыня, просто потрясает! — с трудом сумел вымолвить барон.