Мальчика назвали Кристофером.
На сей раз Климент мог бы сам объяснить вигилам, что это значит. Но не стал. Сидел на топчане, сверлил взглядом эмалевую стену. Видел в стене Марию, семижды опечатанную — запаянную колбу-самогрейку с едким ацидом внутри. Печати не дают тратить ману, испарять излишки смертоносного ацида, но пропускают внутрь новые порции маны внешней. Копить ману для любого чародея — как дышать. В итоге давление растет, жар пышет, и если в стенках сыщется малейший изъян…
Порвет в клочья.
Болиголов верил: трибунальцы старались на совесть. Печати держат крепко. «Два Т» не могли знать лишь об одном: диббук Марии, душа маленькой девочки, оттеснив старшую личность, способна лишать силы цепные заклятия. Он, тщеславный гордец, лично разработал эту методику; он, упрямый болван, мучил спутницу, сковывая по десять раз на дню… Роды, по замыслу Климента, должны были инициировать уникальный талант диббука. А в период беременности талант дремал, и его проглядели умельцы Трибунала.
Выйди диббук на волю, освободись хоть на миг…
Сказать проклятым вигам? Марию тогда, скорее всего, убьют. При взрывном неуправляемом выбросе маны пострадает не только она. Единственный шанс выжить для молодой матери: держать диббука в узде. Вечно. Климент учил ее этому. Но хранить контроль ежеминутно, ежечасно, во сне, здоровая и больная, всю оставшуюся жизнь… Твоя гордыня, боевой маг, слепой твой азарт и глухое самолюбие — ее терпение и приговор.
Не Тихий Трибунал.
Ты.
— Такие, как я, не должны жить, — медленно произнес Климент Болиголов, пробуя на вкус каждое слово. Вышло безвкусно, словно выдохшийся яд, и он повторил: — Нет, не должны.
— В точку, брат! — соткавшись из воздуха, дух присел на топчан рядом. — Таких, как мы, — давить. Без суда и следствия.
— Ты и без суда давно сдох, — обычное раздражение сейчас отступило, подавленное страшной новостью. Хотелось поговорить с живой душой. А хоть бы и с неживой — отвечает, и ладно…
— Сдох, — покладисто согласился дух. — Да вот беда: у меня — три пожизненных. Одно со смертью зачли. Осталось два. А ты, я смотрю, вешаться собрался? Справедливость удавкой восстанавливать? Легких путей ищешь, Климушка?
— Иди ты…
— Нет уж, братец. Это ты иди…
Три месяца спустя арестанта Климента Болиголова развоплотила охрана тюрьмы при попытке к бегству. От заключенного остался пепел, который развеяли по ветру над морем. Стражей-протекторов за бдительность наградили прибавкой к жалованью. А еще через две недели в Бадандене, в скромной конторе по найму лошадей и дилижансов, объявился невзрачный господин средних лет, одетый дешево, но опрятно. Он спросил хозяина: мол, привез для него письмо от кузины Лилиан. Хозяином по бумагам числился некий Элоиз Рябунчик, мещанского сословия; на деле же контору содержал Антек Ронцер, лорд-волонтер Надзора Семерых, ответственный за вербовку новых профосов.