Оказывается, старая сволочь успела исчеркать весь пол своими кривулями, и я со стремянкой и отвесом остался в центре непонятной пятиугольной фигуры, по краям которой дымились плошки с проклятым клеем — хотя, по идее, он давно должен был остыть. И тень моя протянулась предательской черной кляксой к ближайшей плошке. Света почти нет, а вот поди ж ты!..
Ох, Вилисса, мне твой Дар — как осьминогу панама... не смыслю я в этом деле ни арапа!..
Или правильней сказать — ни рожна? Ничего, времени на раздумья у меня, похоже, навалом...
Страничник осторожненько обошел вокруг меня, стараясь держаться поближе к стенам, и остановился у двери, ведущей в коридор.
— Сегодня, голубь сизый, не до тебя нам. Вот Обряд Чистописания завершим, отдохнем слегка, а завтра с утреца и к тебе приступим. Или послезавтра. Плотно приступим, и слева, и справа, и как получится... Или до полудня обождем. К полудню Белый Отец Свидольф вернется, а он на тебя зол гораздо... ты со своими ублюдками чистоту его Страницы замарал, а Книга такого не прощает. И Свидольф тебе не простит...
Страничник повернулся ко мне спиной и открыл дверь. Он не видел, как из моего кармана выскочил запечник. На мохнатой рожице Болботуна ясно читались испуг и недоумение. Запечник юрко метнулся к одной из дымящихся плошек, на полпути резко остановился, словно почуяв жаркое дыхание пламени... Потом, раздумав возиться с плошкой, осторожно ступил через меловую линию, ворча себе под нос что-то на удивление серьезное и членораздельное.
Шаг. Другой. Как через минное поле шел. И спина прямая- прямая... Мне вдруг померещилось, что я слышу, как стучит его маленькое отчаянное сердечко... колотится об узенькую грудную клетку, будто пойманный воробей...
Страничник вышел, оставив дверь в коридор полуоткрытой. Через мгновение следом за ним выскочил запечник Черчекова хутора по прозвищу Болботун.
Кем он был, и где он жил, прежде чем умереть и попасть за Переплет; прежде чем стать Лишенным Лица?..
Не познав судьбы, нельзя стать благородным мужем.
Конфуций
...время неслось, летело, шло, ползло, тащилось...
Наконец измученное время легло у порога и свернулось калачиком. А я лежал напротив, закуклившись в плотный кокон из прошедших минут, и я был крошечный-крошечный, а кокон большой-большой, минуты в нем слипались в часы, а часы...
В день? В ночь?
В сутки?
Плошки дымили, тягучий туман проникал в меня, спутывая мысли, и они текли ленивой рекой, как и должны, наверное, течь мысли у привидения в Пяти Углах. И назойливая щепка чужих слов все мелькала в потоке моего сознания...