И Переплет поглотил человека, дрогнув черной сердцевиной.
* * *
...Где-то совсем в другом месте, которое здесь называлось «там», а там называлось «здесь», совсем другой человек — худой, сероглазый, горбоносый, неопределенного возраста — стоял перед Переплетом.
В совсем другом месте, совсем другой человек и с совсем другой стороны, где берега реки, словно ножны, плотно облегали вторую половину сломанного меча.
Тот, кого иногда звали «Бредун», помедлил, вздохнул и сделал шаг вперед.
Они глядят, мои слуги,
на север в синей короне
и видят руды и кручи,
где я покоюсь на склоне,
колоду карт ледяную
тасуя в мертвой ладони.
Ф. Г. Лорка
ЗДЕСЬ
Бредун сидел на небольшом кривобоком холме, который и холмом-то можно было назвать лишь из желания польстить этому самонадеянному бугру, вылезшему на ровном месте, как... — в общем, Бредун сидел, на чем сидел, и смотрел на Переплет.
Бредуну было плохо. Сегодня он вспомнил, что на свете существует время.
Время.
Бредун представлял его себе в виде толстенького коротышки с прилизанными редеющими волосами, пухлыми ручками и ножками, и виноватой полуулыбкой на невыразительном лице.
Почему виноватой — Бредун этого не знал, да и не очень-то задумывался. Просто когда он размышлял о том, как они однажды встретятся — тощий усталый Бредун и семенящий толстун-Время — у Бредуна мгновенно портилось настроение.
Даже приличный глоток из заветной фляжки — и тот не помогал.
Все всегда хотели знать, кто такой Бредун. Времени было глубоко плевать на это. Все всегда хотели знать, как Бредуна зовут на самом деле. Он увиливал, отшучивался, надевал маску на маску, пока не стал забывать собственные имена — Время виновато улыбалось и разводило руками, ничего не спрашивая и ничем не интересуясь.
Для Времени вечный странник Бредун, затычка для многих дырявых бочек из многих прохудившихся миров, одинокий постоялец караван-сараев на перекрестках жизней и событий — для Времени он был одним из множества, из такого множества, что у Бредуна кружилась голова и перехватывало дыхание.
И все-таки он, Бредун, и Время до сих пор бродили разными тропами. Потому что Бредун и горсть ему подобных были из Неприкаянных.
Неприкаянные. Он сам придумал это слово, и слово прижилось. Еще бы! Ведь слово «Проклятые» звучало гораздо хуже.
Гораздо.
Каждого из Неприкаянных Время обходило стороной. И когда они в порыве налетевшего безумия метались из мира в мир, из одного миража в другой — иногда сознательно выбирая случай и место, иногда слепо подчиняясь судьбе — Время всякий раз ускользало от Неприкаянных, на миг мелькнув за поворотом очередной дороги.