– Вы обязательно должны выпить у нас чаю сегодня,– сказал он,– потому что мы будем только в своем кругу, а завтра непременно ждем вас к обеду, так как соберется большое общество.
Миссис Дженнингс подтвердила, что об отказе и речи быть не может.
– И как знать,– добавила она,– не кончится ли вечер танцами. А уж это должно вас соблазнить, мисс Марианна.
– Танцы! – вскричала Марианна.– Ни в коем случае! Кто же будет танцевать?
– Как кто? Вы сами, и Уиттекеры, и Кэри... Да неужто вы думали, что никто не станет танцевать, потому что кое-кто, кого мы называть не будем, взял да уехал!
– Я от всего сердца жалею, что Уиллоби не может к нам присоединиться! – вскричал сэр Джон.
Эта игривость и пунцовый румянец Марианны возбудили у Эдварда неожиданное подозрение.
– Кто такой Уиллоби? – тихо осведомился он у мисс Дэшвуд, рядом с которой сидел.
Она ответила очень коротко. Но лицо Марианны сказало ему гораздо больше. Он увидел достаточно, чтобы не только понять тонкие намеки визитеров, но и новые особенности в поведении Марианны, которые ранее ставили его в тупик. И когда сэр Джон с миссис Дженнингс отправились восвояси, он тут же подошел к Марианне и сказал вполголоса:
– Я кое о чем догадался. Сказать вам, о чем?
– Не понимаю.
– Так сказать?
– Разумеется.
– Ну, хорошо: по-моему, мистер Уиллоби любит охотиться.
Марианна удивилась и смутилась, однако его шутливое лукавство вызвало у нее улыбку, и, помолчав, она сказала:
– Ах, Эдвард! Как вы можете!.. Но надеюсь, придет время... Я уверена, он вам понравится!
– Я в этом не сомневаюсь,– ответил он, несколько растерявшись из-за того, с каким жаром это было сказано; ведь он ни в коем случае не позволил бы себе вернуться к намекам недавних гостей, если бы не счел их привычной шуткой среди их знакомых, для которой она и мистер Уиллоби, если и подали повод, то самый незначительный.
Эдвард прогостил в Коттедже неделю. Миссис Дэшвуд радушно настаивала, чтобы он остался подольше. Но его цель словно заключалась в том, чтобы терзать себя: он, казалось, был преисполнен решимости уехать именно тогда, когда общество друзей доставляло ему наибольшее удовольствие. Последние два-три дня его настроение, хотя и оставалось неровным, заметно посветлело, дом и окрестности все больше ему нравились, о расставании он говорил со вздохом, упомянул, что совершенно свободен и даже не знает, куда отправится от них, и тем не менее уехать ему необходимо. Редкая неделя проходила так быстро – просто не верится, что она уже промелькнула. Он повторял это снова и снова. Говорил он и многое другое, что приоткрывало его чувства и опровергало поступки. В Норленде ему тоскливо, Лондона он не переносит, но либо в Норленд, либо в Лондон уехать он должен. Их доброту он ценит превыше всего, быть с ними – величайшее счастье. И тем не менее в конце недели он должен расстаться с ними вопреки их настояниям, вопреки собственному желанию и вполне распоряжаясь своим временем.