— Да в чем дело-то?
— Будь я на твоем месте, а ты — на моем, как умный человек, ты бы мне, конечно же, не поверил. А я, дура, тебе поверила.
Из этих темных намеков можно было понять одно то, что его вина перед ней не сводится к позднему возвращению. Он снял пальто и попробовал обнять жену, но она, как ундина, выскользнула из его рук со словами: «Вот этого, пожалуйста, не надо».
— С утра на службе, — надулся он, — а придешь домой…
— Не нравится, мог бы и не приходить.
— Слушай, пожалей меня! У меня был безумный день, я с ног валюсь от усталости…
— Нет, ты все-таки копия своей матери, — обрушила на него жена самую страшную из своих инвектив, когда-то убийственную, но стершуюся от слишком частого употребления.
— Ну хватит, хватит. При чем тут моя мать?
— Она тоже считала меня дурой, неряхой, транжирой. Помню, когда Ванечке было восемь месяцев и у меня кончилось молоко, а я, видите ли, посмела себе купить сережки, которые продала потом нашей дворничихе, и, кстати, не за четыре рубля, как они мне самой обошлись, а за пять с полтиной, так твоя мать…
Стоически выслушав эту историю двенадцатилетней давности и не очень в ней разобравшись, Иван Дмитриевич покорно признал:
— Ты права,
— Тогда чего ты от меня хочешь? Чтобы я все забыла? Такое не забывается.
— Но ведь столько лет прошло.
— А что изменилось? Раньше ты внушал мне, что твоя мать оскорбляет меня, потому что желает мне, добра. Теперь я, как дура, должна верить, что у тебя каждую ночь важные дела по службе, да?
— Представь себе, да. Важные.
— Маниак, может быть?
— Он в том числе.
— Который нападает на женщин возле Ямского рынка?
— В том числе и там.
— Ты говорил, что на красивых женщин.
— Говорил. И что?
— Почему же он напал на обезьяну?
— Поймаю — спрошу, — пообещал Иван Дмитриевич. -Не поймаешь. Никакого маниака нет и не было, я сегодня спрашивала у полицейских на Ямском рынке. Они о нем слыхом не слыхивали.
Жена резко повернулась и пошла прочь, предупредив:
— Не ходи за мной. Я тебе постелила в кабинете, будильник заведен на семь часов.
— Уже шестой час. Зачем так рано? — только и спросил он, не в силах придумать ничего в свое оправдание.
— В семь часов встанешь, уберешь постель и перейдешь в спальню. Я уйду, а ты можешь валяться сколько угодно, пожалуйста. Не известно еще, как сложатся наши отношения, но Ванечке лучше пока не знать, что мы спим врозь. Если он узнает, насколько далеко все зашло, для него это будет настоящая трагедия.
— Да наплевать ему, — сказал Иван Дмитриевич, обреченно глядя, как закрывается перед ним дверь спальни.