Из записок Солодовникова
В конце 1911 года, еще до моего прибытия в Монголию, ургинский первосвященник Богдо-гэгэн Джебцзун-дамба-хутухта, «живой Будда», восьмое перерождение жившего в исходе XVII столетия тибетского подвижника Даранаты, стал светским владыкой монголов с титулом Богдохана. Это был закономерный итог антикитайского движения, главнейшее, наряду с собственной таможней, свидетельство национальной независимости. Монархическую форму правления кочевники считают единственно возможной, а что касается ее конкретных воплощений, то победила идея теократии. Она оказалась наиболее стойкой по сравнению с другими, менее архаичными, но и менее жизнеспособными идеями, которые в лице ханов-чингизидов, правителей четырех аймаков Халхи, внезапно умерли от каких-то загадочных болезней. Началась Эра Многими Возведенного, то есть всенародно избранного на престол монгольского хагана. На деле это означало победу узкого клана влиятельных столичных лам, большей частью выходцев из Тибета. Княжеская партия была разгромлена и затаилась в ожидании того момента, когда на повестку дня встанет неизбежный и трудноразрешимый вопрос о порядке престолонаследия.
В начале первого года новой эры японский консул подарил Богдо-гэгэну автомобиль, после чего тот как-то вдруг охладел к русскому проекту строительства железной дороги от Бийска на Калган, через Ургу. Поползли слухи, что концессию передадут японцам. Чтобы вернуть утраченные позиции, из Иркутска в дар хутухте привезли две пушки-трехдюймовки, в войска не попавшие и оставшиеся при его резиденции. Артиллерийскую пальбу он обожал потому, может быть, что цветами и формами этого мира наслаждаться не мог. Злые языки утверждали, будто «живой Будда» ослеп от пристрастия к алкоголю. Отсутствие зрительных впечатлений он хотел возместить избытком слуховых. Приблизительно раз в неделю пушки выкатывали на площадку возле дворца, собирался народ, на мачте поднимали государственный флаг из золотой парчи с вытканным на нем первым знаком алфавита «соёмбо», который сам же Богдо-гэгэн и придумал, правда, двести лет назад, в одном из своих предыдущих воплощений. В окружении министров и высших лам, что почти всегда было одно и то же, он неподвижно, как все слепцы, сидел в широком тронном кресле рядом с женой, тоже богиней.
Артиллеристы замирали у орудий, воцарялась тишина. Слышно было, как под ветром шелестят на шестах ленты из разноцветной халембы и далембы[4]. На лентах, написанные буквами трех монгольских алфавитов, а также по-тибетски и по-китайски, сияли трижды девять без одного имен Чингисхана. Двадцать седьмое имя, тайное, дарующее власть над миром, начертано на чешуе безглазой рыбы, которую выловят не раньше, чем последний хан Шамбалы, блистающий Ригден-Джапо, остригший ногти ног своих на головах властителей трех миров, у себя в подземном чертоге с окнами из ляпис-лазури повернет на пальце перстень с восьмигранным камнем Шинтамани и явится с севера белое девятихвостое знамя Чингиса, вместилище его гневной души— сульдэ. Это ее голосом должны были говорить привезенные из Иркутска трехдюймовки.