«Продолжайте, Фридрих».
«Вот и все, что я чувствую, – разве что еще грусть. И потеря, огромная потеря!»
«Что вы потеряли сегодня?»
«Все те сладкие, драгоценные моменты близости с Лу – они пропали. Наша любовь – где она сейчас? Утеряна! Все втоптано в пыль. Теперь я понимаю, что потерял ее навсегда!»
«Но, Фридрих, потере должно предшествовать обладание».
«На озере Орт, – голос его стал еле слышным, словно Ницше пытался уберечь эти трепетные воспоминания от тяжелой поступи слов, – мы с ней однажды поднялись на вершину Сакро-Монте встречать золотой закат. Мимо проплывали два светящихся коралловых облака, похожих на слияние двух лиц. Едва касаясь друг друга, мы поцеловались. Это был священный момент – единственный, какой я знаю».
«Вы с ней когда-нибудь потом вспоминали этот момент?»
«Она знает о нем! В письмах, которые я посылал ей издалека, я часто упоминал закаты у Орт, бризы Орт, облака над Орт».
«А она сама, – настаивал Брейер, – когда-нибудь говорила об Орт? Был ли этот момент так же свят и для нее?»
«Она знала, что озеро Орт было!»
«Лу Саломе была уверена в том, что я должен знать все о ваших с ней отношениях, так что изо все сил старалась описать каждую вашу встречу в мельчайших подробностях. Она клялась, что не упустила ничего. Она много рассказывала мне о Люцерне, Лейпциге, Риме, Таутенберге. Но Орт – клянусь вам! – она упомянула мимоходом. На нее это событие не произвело какого-то особого впечатления. И еще кое-то, Фридрих. Она пыталась вспомнить, но, по ее словам, она не помнит, чтобы вы когда-либо целовались!»
Ницше не произнес ни слова. Глаза его наполнились слезами, голова поникла.
Брейер знал, что поступает жестоко. Но он знал, что если он будет вести себя иначе, это будет еще большей жестокостью по отношению к Ницше. Это была единственная возможность, другой такой уже никогда не представится.
«Простите меня за жесткость, Фридрих, но я следую совету великого учителя. „Предлагая другу отдохнуть, – говорил он, – убедись, что это будет жесткая постель или походная койка“.
«Вы хороший ученик, – ответил Ницше, – эта постель жестка. Послушайте, насколько жестка. Позвольте мне объяснить вам, как много я потерял! Пятнадцать лет вы делите постель с Матильдой. Вы – центр ее существования. Она любит вас, заботится о вас, знает, что вы любите из еды, беспокоится, если вы опаздываете. Когда я выгоняю Лу Саломе из своих мыслей – а я понимаю, что именно это сейчас и происходит! – понимаете ли вы, чего я лишаюсь?»
Глаза Ницше смотрели не на Брейера, а куда-то внутрь, словно он читал какой-то внутренний монолог.