Брейер пытался держаться уверенно, но начинал чувствовать себя неловко. Ему не понравился последний ход Ницше.
«Меня не устраивают такие варианты ответов на мой вопрос, доктор Брейер. Когда вы говорите, что врач врачует, пекарь печет, кто-то следует своему призванию, это не мотивация, это привычка. В вашем ответе нет сознательности, выбора и заинтересованности. Мне больше понравились ваши слова о том, что все зарабатывают себе на жизнь, – это, по крайней мере, можно понять. Человек стремится набить желудок едой. Но вы не берете с меня денег».
«Я должен поставить перед вами тот же вопрос, профессор Ницше. Вы говорите, ваша работа не приносит вам ни гроша. Так зачем же вы философствуете?» Брейер старался сохранить положение нападающего, но чувствовал, как темп его атаки снижается.
«Но между нами есть огромная разница: я не утверждаю, что я философствую ради вас, тогда как вы, доктор, продолжаете притворяться, что вы мотивированы на служение мне, на облегчение моей боли. Эти утверждения не имеют ничего общего с человеческими мотивациями. Это часть ментальности рабов, искусно созданной поповской пропагандой. Ищите свои мотивации глубже! Вы обнаружите, что никто и никогда не делал ничего только для других. Все действия направлены на нас самих, все услуги – это услуги самому себе, любовь может быть только любовью к себе». Ницше говорил все быстрее:
«Кажется, вас удивляет это замечание? Наверное, вы подумали о тех, кого любите. Копните глубже, и вы увидите, что вы любите не их, а любите те приятные ощущения, которые любовь вызывает. Вы любите влечение, а не того, к кому вас влечет. Так что позвольте мне спросить у вас еще раз, почему вы хотите помочь мне? Я снова спрашиваю вас, доктор Брейер, – голос Ницше посуровел, – каковы ваши мотивы»
У Брейера голова пошла кругом. Он подавил первый порыв: сказать все, что он думает об этом гадком и грубом заявлении, но это сразу же поставит точку на все более усложняющемся случае профессора Ницше. На мгновение перед его мысленным взором появилась спина Ницше, выходящего из кабинета. Боже, какое облегчение! Наконец-то закончилось это печальное, полное разочарований дело. При этом ему стало грустно при мысли о том, что он никогда больше не увидит Ницше. Он привязался к этому человеку. Но почему? И в самом деле, что у него были за мотивы?
Брейер поймал себя на том, что опять думает о том, как играл в шахматы со своим отцом. Он всегда допускал одну и ту же ошибку: слишком сосредоточивая внимание на нападении, отходя от своих флангов, он игнорировал защиту до тех самых пор, когда ферзь его отца подобно молнии не прорывался к королю с угрозой шаха. Он отогнал эту фантазию, не забыв, однако, отметить ее значение: он никогда больше не должен недооценивать этого профессора Ницше.