С этих— то пор прозванный впоследствии Луллой и пристрастился к болезненной чистоте, в частности, к приему ванн. В его апартаментах обязательно было не менее трех ванн из различных пород благородного камня или металла, а с тех пор как он узнал о многочисленных открытиях, сделанных одним одаренным карфагенянином, Лулла завел себе и четвертую ванну, философскую. За карфагенянином следили в течение всех Пунических войн не без настояния Луллы, прослышавшего, что тот изобрел арбалет. Затем миру стало известно, будто гений точных наук зарезан в стенах родного города пьяным римским легионером, а сразу после этого в Риме появился военнопленный по имени Фагорий. Живи себе потихоньку да занимайся точными науками, авось лет через двадцать гражданство дадут.
Немного времени спустя за лежащим в ванне, чистым, как снег с вершины Везувия, патрицием с кубовидной головой пришли. После гибели всей родни он совершенно самоустранился от политики, предоставив различным партиям влияния выяснять отношения самостоятельно. И вот накануне лидеры двух основных политических течений, один выступавший в сенате за полную свободу, а другой — за неотъемлемое соблюдение прав, накинулись друг на друга в присутствии соратников по партиям. Чуть ли не хором восклицая «И ты Брут!», они за короткое время основательно истыкали друг друга карманными ножами для жертвоприношений священных птиц, позаимствованными у одного и того же оракула, что произвело на соратников крайне невыгодное, прямо-таки тягостное впечатление. Теперь представители обоих течений стояли около ванны.
— Народ не может забыть, что твой отец подарил нам праздник Плодородия! — сказал один из партийных бонз, опасливо поглядывая на физические приборы, окружающие философскую ванну. На каждом стояло личное клеймо Фагория — пленный философ относился к делу добросовестно, над чем бы ни приходилось работать.
— Народ не может забыть твоего плодотворного общения с населением всевозможных национальностей, — усмехнувшись, позволил себе грязный намек другой политикан, курирующий заселение вессалийцами устья Нила.
— Народ ценит твой вклад в перевооружение армии! — рявкнул какой-то легат, в прошлом центурион-лучник, заехав локтем в бок предыдущему оратору.
— Народ помнит, как мы с тобой жрали лимоны в соседском саду, Луковка, — угодливо засмеялся сенатор, с которым будущий диктатор некогда тасовал экзаменационные билеты. Вот тут-то в ванной и зашевелилось.
— Если мне суждено принять прозвище, как и любому, кто хранит спокойствие Города, не называемого вслух, — внушительно произнес Лулла, пока вода с назидательно уставленного вверх пальца стекала в философскую ванну, — я готов выбрать любое, пристойное демократически избранному Кесарю, но… — Тут палец совершил короткое кивательное движение, отчего у опытных в общении с демократически избранными на неопределенные сроки диктаторами сенаторов холодок пробежал вдоль позвоночников. — Выберу я его сам! И никаких Луковок.