— От латинского pulveris — распылять, — автоматически добавил доцент.
Чесночный гулко расхохотался, перемежая смех икотою:
— Да не пульверизаторы, а пульхеризаторы! Потому что введены сенатом по совету и настоянию божественной Пульхерии-Феминистии! Слушать надо, что зачитывают. — И не удержался от втемяшенных рифм:
Ибо кровавая смесь пота, песка и опилок,
что устилает собой цирк после многих боев,
может источником стать
скверны, чумы и заразы,
если не смочит ее извести хлорной раствор.
— А скажи, дружок, — вкрадчиво спросил Андрей, — кто это там в сенате сочиняет такие замечательные стихи?
— Да уж понятно кто. Кое-кто недобитый, которого высылали на двадцать лет, а надо было на столбик приколотить. Теперь он, видите ли, Деметриус Семипедис. Да разве мы поверим твоим греческим прозвищам, когда сапфир-то на пальце так и брызжет, так и…
— Семипедис! — простонал доцент Хромин. — Полноги! Димка Хромой, иначе говоря… Его так в школе дразнили.
— Неделю уже всех трясет! — не на шутку раззадорился сосед слева, даже арахис по мрамору рассыпал. — Геварий, понятное дело, тут же распелся, будто петух перед тем, как кур топтать. И тоже с чужого голоса: «Так как, погрязши в грехе, власть тянет в грязь и сограждан, силы прогресса должны восстановить их права воздухом чистым дышать, не опасаться поноса, и навсегда позабыть перхоти злостный порок!»
— Не жалуешь ты эту компанию, — проницательно заметил Андрей.
— А чего их жаловать? — взвилась потная туша. — На потребу толпы ведь работают, эти трескучие фразы, милые всякому отребью, всякому плебсу, понаехавшему в Рим невесть откуда! Еще немного, и они повыкинут из Города благородных сынов древнейших родов!
Андрей умолк, уж очень быстро и наглядно менялось в этом городе понятие благородства.
Гладиаторы возвращались на арену. Шли неохотно, как кошки по мокрому полу, поминутно останавливаясь, выбирая места посуше и менее воняющие хлоркой, по-балетному долго держали поднятыми босые пятки. Теперь на опилках валялись трупики мух до того весело вившихся над раскаленной пылью.
— Мы платили за кровь! — не унимался сосед справа. Он принялся бить в ладоши, укрепленные кожаными наладонниками с медными пластинами. — Эномай! Эномай! Ну-ка жару им поддай!
Цирк завелся. Речевку-кричалку подхватили на ступенях внизу, где теснились торговцы, отпущенники, какие-то подозрительные арамейцы с листами дешевого папируса, принимающие ставки. Крик взлетел и на трибуны, где ему вторили широкоплечие всадники и седобородые почетные горожане. Даже в ложе над воротами Триумфа одиноко занимающий ее советник диктатора по особым вопросам и безопасности Внутринний Делл на секунду прервал обдумывание некоей серьезной проблемы, касающейся особых вопросов, и пару раз для приличия хлопнул в ладоши.