–Ладно, забыла я все, – наконец обрывает себя Лариса Петровна. – Не хочу вспоминать. Выжила, и все.
Ехать ей из Чечни некуда, и теперь, с ухудшением обстановки, когда многие военные превратились в тех же бандитов или «работают» вместе с ними, – Лариса Петровна, по собственной воле, никуда и никогда не выходит от приютивших ее чеченских бывших коллег. Лариса Петровна – инженер на пенсии.
–Но это тоже не жизнь.
–Да. А куда деваться-то? – То же говорила мне мама крошечного Салавата со свищом. Люди живут сейчас в этом городе не потому, что это – нормальная жизнь или что-то меняется к лучшему, а потому, что «деваться некуда». – Я не понимаю, как все это произошло. Ждали облегчения с приходом войск, надеялись на лучшую жизнь, а теперь – совсем рабы.
Вторая из нас – чеченка Фатима, давно уже вдова. Недавно она выкупала сына из райотдела милиции (так же на рассвете шла к комендатуре в толпе женщин). Фатима рассказывает свою историю очень тихо – громче боится, потому что считает, что всюду «уши» – вся Чечня в стукачах.
Ее сына забрали в пять утра, прямо с постели. Отбили все внутренности, требуя сознаться в связи с ваххабитами. А как ему было сознаться, если он как раз из семьи, многое положившей на алтарь борьбы с длиннобородыми и преследуемой ими?
С шести утра, в толпе других, Фатима уже стояла у милицейского шлагбаума. Вскоре вышел офицер и сказал: «500 долларов, и не позже трех часов дня, иначе сына больше не увидишь».
– Так ты нашла 500 долларов?
– Представь себе. Так быстро я никогда не бегала от дома к дому.
Сын получил свободу и теперь лечится – у него отбиты почки. А тот чеченский милиционер, друг ее семьи, который помог собрать эти проклятые 500 долларов, долгие годы проработавший милиционером – до Дудаева и всех нынешних войн – и вернувшийся в милицию в прошлом году, человек при высоком чине, должности и сердцем болевший за все то, чему теперь стал свидетелем, – так вот, тем же вечером, когда Фатима выкупила сына, он умер от инфаркта. И перед тем, как скончаться на руках у близких, все повторял: «Как же это могло случиться?» И каждый понимал, его «это» было не только о сыне Фатимы.
Женщины за столом не плачут, хотя и хочется. В Грозном редко услышишь плач – слезы давно выплаканы, и по тому, плачет женщина или нет, определяют, давно ли она вернулась в Грозный из беженских лагерей.
А за окнами – тьма и тишина, даже собаки давно не лают. Нет и птиц – их тоже «зачистили». Не поют, и все тут. Где-то далеко – зарево спорадических бомбометаний без звука: немного похоже на грозовые всполохи, но вид слишком искусственный и угрюмый.