В течение нескольких последующих дней боль утихла, но Мередит ничего не сказала. Она не жаловалась. Ничего не спрашивала.
Через неделю она подслушала разговор отца с доктором; они думали, что она спит.
— Она очень странно ведет себя. С тех пор, как очнулась, не сказала еще ни слова.
— Возможно, это травма головы, — сказал доктор, — она могла повлиять на ее рассудок… — он понизил голос.
— Вы хотите сказать, что она может никогда не… — отец тоже понизил голос. Он не пытался скрыть своего отвращения, и оно прозвучало в его голосе. Мередит сжалась. Он всегда ценил только совершенство.
— Не знаю, — ответил доктор. — Мы многого не знаем о травмах головы. Нам придется просто подождать и посмотреть, что будет.
Мередит быстро поправилась. Отец навещал ее все реже и реже, а когда появлялся, она смотрела на него пустым взглядом. Такое изобрела она для него наказание — да и для самой себя тоже — потому что не могла не винить себя в том, что случилось.
Если бы она тогда не дала Лизе куклу!
Спустя четыре недели ее отправили в католическую школу при монастыре Святой Марии в Новом Орлеане. И никто не обнял и не поцеловал ее на прощание.
* * *
Мередит тряхнула головой, чтобы избавиться от воспоминаний, и постучала в дверь кабинета. Голоса замолчали. Она услышала, как брат прокашлялся и попросил ее войти.
Он сидел за столом, а Эвелин стояла рядом с ним.
— Ты меня звал? — осторожно спросила Мередит.
Роберт еще раз прокашлялся. Он был красивым мужчиной или был бы красивым, часто думала Мередит, если бы в его лице было побольше силы. Но в нем была какая-то слабость, неудовлетворенность, которая оттягивала книзу уголки его губ и делала глуповатыми его карие глаза. У него были такие же, как и у нее, пушистые волосы, но не золотистые, а скорее каштановые; он отпустил их почти до плеч. Усы сообщали вялому рту некоторую резкость, а еще он носил бакенбарды, которые, как он считал, придают ему лихой вид. Сейчас она сравнила его с капитаном речного парохода, который стриг волосы короче, чем требовала мода, и чисто брил лицо. Она хорошо запомнила это сильное, резко очерченное лицо. Странно, что у такого негодяя столь чистые черты. Как видно, Девро не стремился ничем маскировать свои слабости. Ему не требовались ни усы, ни бакенбарды. Высокомерие и негодяйство были его естественными чертами.
Она чертыхнулась про себя. Девро, словно надоедливая муха, постоянно жужжал у нее в ушах. Она никак не может от него избавиться, с раздражением подумала она.
Но когда она невинно взглянула на брата, ее лицо сохраняло то же легкомысленное выражение.