Эх… Не успел Терентий и слюни на губах утереть — в ямину болотную провалился! Враз по пояс увяз в жиже холодной. А и поделом: коль по болотной тропке идешь — не хрен о девках думать! Вскрикнул истошно волхв, взмахнул руками — помогай, Степушко!
Протянул Степанко посох — сам чуть не утоп, но вытянул сотоварища. Обернулся… Вроде как стон, или хрип какой почудился… Бывало — забредет какой путник, через болотину дорогу спрямить, — ан — и нет его, пропадет в трясине. Ну как и сейчас так?
Глянув на спутника своего мокрого, приложил Степа палец к губам. Терентий тоже ругаться перестал, башкой закрутил, прислушиваясь. Ну — точно! Слева, в нескольких шагах, мужик какой-то в трясине бился… Да вот, кажется, уже и выбрался на берег…
— Если из местных кто — топить надо! — тихо прошептал Терентий. — А ну, проверим…
Вылезший из болота мужик точно оказался не местным… и, судя по одежде — ярко-красный кафтан угадывался даже под слоем грязи, — отнюдь не бедным… Вымотанный борьбой, незадачливый путник обессиленно лежал лицом вниз на низком островке, поросшем редкими черными елками.
Мужик. Волосы волнами светлыми по плечам, усы, бородка, на щеке — родинка…
Тот самый, что недавно Степанке в лесу встретился!
Тот самый, что на русалиях в старом капище был… заместо Терентия! Тот самый, с кем супротив медведя вместе боролись… когда из капища горящего выбирались… когда Ратибор… когда сестры… Глукерья, Мартемьянка, Лыбедь…
Сглотнул слюну отрок, вида не показав.
— Видно, не из простых, — прошептал лишь. — Ежели к себе взять да выходить — можно и выкуп получить знатный.
Терентий, видимо, подумал то же самое, поскольку, настороженно осмотревшись, велел отроку мастерить из лапника волокушу. На коей — изготовленной весьма проворно и с большим знанием дела — и поволокли потерявшего сознание путника мокрыми болотными тропами.
К острову вышли — что твои куры — мокрые, в грязи да тине бурой. Точно кикиморы.
Узкий был островок — в треть версты да в версту шириною. Лесом порос густо, все больше ели да сосны. Угрюмые, корявые, страшные. Если и было в Черном лесу самое гиблое место, так вот оно — островок этот, посередь тины болотной. В самой гуще еловых зарослей, где тьма, казалось, поселилась извечно, за высоким тыном, украшенным рогатыми коровьими черепами, хоронилась приземистая изба — грубо, в лапу, рубленная, в землю вросшая, окна — щели узенькие, сквозь волоковое оконце дымок черный вьется.
Отворились ворота, вошли Терентий со Степанкой в избу. Слуга Терентия Огрой — мужик безволосый, беззубый, морщинистый, да немой в придачу, — ворота на засов (от кого только?) заперев, мужика притащенного на лавку к печке перенес да за одеждой чистой бросился, воды котел на очаг поставил — мыться. Вокруг очага — лавки сосновые, стол, по стенам — черепа заячьи, травы пахучие, змеи да жабы сушеные. В углу, вместо иконы, еловые чурбаки размалеваны страшные — идолы. Не изба — капище! В миске серебряной кровь петушиная плещется — за удачное возвращенье хозяйское поутру зарезал Огрой петуха. Все одно уж всех кур переели, да и зима скоро — уходить придется, новое прибежище искать. Замерзнет болото — враз охотники за зверьем всяким нагрянут. Ну, идолов в чаще спрятать — сойдет капище за заимку охотничью. Ярило с ними, пущай пользуются, не сожгли б только избу до весны-то…