Вечерело. Хоть и светлы уже ночи были, а все ж — не день. Давно уж отзвонили к вечерне. Возвратившись со службы, прошли, гомоня, люди, всадники проскакали. Стуча колесами по бревнам мостовой, проехали последние повозки. Стихло все. Лишь пересвистывались в черных кустах ночные птахи, да в заросших буйной осокой берегах Федоровского ручья глухо квакали лягухи.
Боярин Ставр, в алых сапогах узорчатых, в домашнем аксамитовом кафтане цвета закатного неба, довольно потирая руки, прошелся по горнице. Потянулся, повертел шеей, бородку задрав холеную — взял с полки шкатулку резную, драгоценными смарагдами украшенную.
Открыв шкатулку, вытряхнул на стол квадратики берестяные: «житий человек Олег», «Гришаня-отрок», «Софья»… Посмотрел на имена, усмехнулся. Свечи велел зажечь. По очереди сунул все квадратики в пламя, чуть не обжег пальцы. Засмеялся. Зашарил глазами по потолку, по стенам. Снял с крюка кнут, вдарил с размаху по лавке. Оловянные глаза боярина постепенно наливались кровью.
— Эй, Митря! Тимоха! — распахнув сапогом дверь, вскричал.
Тут как тут — явились. Тимоха Рысь — в рубахе красной, на вороте распахнутой, сам от жары потен, цыганистая бородища растрепана. Митря Упадыш, плюгавец юркий, бороденка трепещет козлиная. Поклонились разом низехонько:
— Звал, батюшка?
— Звал, звал, — поигрывая кнутом, усмехнулся Ставр. — Кнутец сей обновить бы надобно.
Митря с Тимохой осклабились, кивнули понимающе:
— Иматого с поруба тащить, батюшка?
— Тащи, что спрашиваешь? Поговорим, как раз время есть.
Одними губами улыбнулся боярин — в глазах оловянных лютая злоба стояла. Снова прошелся по горнице, кнутом поигрывая. Сапогами попинал лавку. Что-то долгонько ходят… Не случилось ли что?
А так и есть!
Случилось!
Разом ворвались в горницу, с порога кинулись в ноги:
— Не губи, боярин-батюшка! Сбег, песья морда!
Только плюнул боярин. Ну и людишки подобрались у него, простое дело — уследить ни за кем не могут! Зря только жито боярское жрут, сволочуги ленивые!
— Сгною, рыла холопьи! Проверьте все хорошенько — может, не сбег. Может, здесь где таится!
Поклонившись, убежали шильники. По крыльцу сапожищами затопали, на дворню заорали. Ну, пусть… Ух и люди… Тьфу!
Поймают — не поймают — пес с ними. Не то сейчас главное.
Успокоился боярин, кнут на стенку повесил аккуратненько — пускай повисит маленько, потом всяко сгодится. К двери подошел, отворил, прислушался — нет, никто в людской не стоит, не подсматривает — мнительным стал в последнее время боярин. Запахнул дверь плотненько, засовчик задвинул. Обернулся — вздрогнул, за нож схватился! Почудилось, будто тень какая мелькнула… Да тень и есть, его же, боярина Ставра, тень. Вон, пламя-то в свечках играет — вот и чудится всякое. Взял боярин с резного шкафчика кувшинец малый — в чарку налил, выпил единым духом. Медок стоялый, духовит, крепок… Подумав, еще плеснул боярин. Успокоился. Подошел к столу, поднатужился — столешницу отодвинул. Схрон тайный в том столе оказался. Никто про то не знал, кроме самого Ставра. Ну, Митря еще, Упадыш, как-то раз тот схрон обнаружил, но о том помалкивал, знал — не простит боярин. Из схрона шкатулку вытащил Ставр — большая шкатулка, крепкого дерева — с замком хитрым, новгородскими кузнецами за большие деньги кованым. Ключ достал, отпер. Высыпал прямо на стол грамоты берестяные, на лавку уселся, взял одну…