— Стой-ка, дядюшка! — Гришаня схватил начальника стражи за руку. — Вон, сосенка подходящая. Забраться?
— Давай. Смотри, чтоб ветром не сдуло.
Взобравшись на вершину корявой сосны, одиноко торчащей за большими черными валунами, Гришаня поудобнее устроился на толстом суку и пристально вгляделся в волны. — Ну, что там?
— Ничего пока. Ой! Есть!
Отрок привстал, рискуя свалиться вниз и сломать себе шею.
— Корабль! — заглушая шум ветра, прокричал он.
— Лодья?
— Нет, — Гришаня помотал головою. — Говорю же — корабль. Когг. Пузатый, с двумя мачтами… одна, кажется, сломана.
— Ганзеец.
— Нет, дядюшка, не ганзеец, их уж давненько у нас не бывало, обиделись. Скорее, свей али орденский немец.
— Куда, куда плывет-то?
— А куда волны несут. Нет, поворачивает. Прямо на камни попер, чучело худое!
— И чего его на камни-то понесло? Ага, понятно…
Силантий Ржа усмехнулся, показав рукой чуть в сторону. Там, за каменистым распадком, примерно в пол-версте от них, поднимался в небо густой черный дым.
Нет, все-таки нельзя сказать, что поднимался. Иногда поднимался, иногда стелился по волнам, иногда уносился к лесу, а то вообще пропадал, этот чертов дым, впрочем, видимо, с судна он был хорошо виден.
— Шпыни! — слезая с сосны, с гневом произнес Гришаня. — Нарочно костер развели, купцов приманивают. Шуганем, а, дядюшка?
— С чего бы нам немцам-то помогать? — недовольно отозвался Силантий. — Друзья они нам, что ли? Но сходить — сходим, глянем на всякий случай.
Все пятеро, включая Гришаню и воинов, не обращая внимания на дождь, ходко пошли вдоль берега. Зазевавшись, Гришаня чуть было не свалился в яму, шагавший сзади Олег Иваныч успел подхватить его руками.
— Куда смотришь-то, чудо?
— На Силантия, — обернувшись, неожиданно ответил отрок. — Чудной он какой-то. Орденские немцы, говорит, нам не друзья. А по-моему, с одними орденскими немцами Новгород сейчас только и дружен, Ганза торговлишку свернула, обиделась, что по старине своевольничать не дадут — своими бочками мерить да воск колупать. Осторожней, Олег Иваныч, тут яма. Свеи со своими делами не управятся, Казимир литовский — себе на уме хитрован, плесковичи смотрят волками лютейшими, о Москве уж и сказать противно честному новгородцу… Ой!
Оступившись, Гришаня все-таки полетел мордой в грязь.
— Так тебе и надо, — позлорадствовал Олег Иваныч. — Меньше гундосить будешь! Силантий ему не нравится… Силантий те что, новгородец, немцев любить? Нет. Он, кажется, костромской, а то и вообще — москвич, или, как ты говоришь, московит, нет?
— И то правда, — размазывая по физиономии грязь, улыбнулся Гришаня. — Умный ты человек, Иваныч! Но Силантий… — отрок помолчал, вглядываясь вперед, где шли уже значительно оторвавшиеся от них воины, — Силантий — вельми подозрителен!