Пока мы энергично «в четыре руки» растирали Савчука, он, мешая нам, тянулся к лежавшему рядом меченому плавнику, как ребенок, которому не дают новую, только что привезенную из магазина игрушку.
Но Лиза была неумолима. Только после того как Савчука вытерли, переодели во все сухое и напоили горячим чаем с коньяком, она разрешила ему заняться плавником.
С коротким стуком, похожим на выстрел, отскочила дверца, закрывавшая тайник в стволе.
Округлыми уверенными движениями Савчук вынимал мох из отверстия в стволе. По временам он останавливался, осторожно ощупывал содержимое ствола и продолжал свою работу. Лиза, стоявшая рядом на коленях, коротко и быстро дышала. Ей, видно, хотелось поторопить его, но она не осмеливалась этого сделать.
И вот, наконец, из ствола были извлечены четырехугольники бересты, заботливо переложенные мхом. Они были почти сухими.
— Странно… — сказал я разочарованно. — Я помню почерк Петра Ариановича. Он писал угловато, размашисто. А здесь, глядите-ка, буковки лепятся одна к другой. Какая-то старомодная вязь!
— Ну, это понятно: он экономил место, старался уместить на нем больше текста.
Но это соображение показалось мне недостаточно убедительным. Так хотелось снова увидеть знакомый, привычный почерк Петра Ариановича!.. Ведь первое письмо (вернее, то, что осталось от него) было обезличено, представляло собой всего лишь копию, отпечатанную на пишущей машинке.
Впрочем, некогда было раздумывать над этим.
— Есть дата, товарищи, — объявил Савчук прерывающимся голосом. — Письмо датировано тысяча девятьсот семнадцатым годом!..
Он начал медленно читать, запинаясь, пропуская непонятные места, часто обращаясь к нам с Лизой за советом.
К сожалению, несмотря на тщательную закупорку, вода все же проникла внутрь «конверта», испортив некоторые куски текста.
Особенностью Петра Ариановича было то, что он очень мало писал о себе. Географ, видимо, спешил передать собранные им научные сведения. Наука была для него на первом плане. Поэтому многое из того, что касалось непосредственно Петра Ариановича, нам приходилось додумывать, дополнять своим воображением.
Не стоит обременять читателя всеми подробностями этой кропотливой работы. (Трудность ее поймут, пожалуй, только ученые, посвятившие себя изучению старинных рукописей.)
Скажу только, что первоначальная расшифровка пестрела неопределенными оборотами, которые выдавали наши колебания: «По-видимому, Петр Арианович отправился…», «Вероятно, он знал о том, как…», «Надо предполагать, что…»
Лишь под конец экспедиции все стало на свои места, все стало ясно: нам, если помнит читатель, очень помог дневник.