Мрак Заполярья надвинулся на него со всех сторон. Затянутое тучами небо — ни единого просвета, ни самой малой звездочки — низко нависло над головой.
— Умерла… Сойтынэ умерла, — повторял Петр Арианович, вслушиваясь в эти слова и не веря в них, не понимая их.
Шестнадцать лет они прожили вместе.
Сойтынэ очень горевала, что у них нет детей. Зато все силы своей души она обратила на любовь к Тынкаге. С каждым годом она понимала его все лучше и лучше! И это так помогало жить, бороться!
Неужели она никогда не посмотрит на него снизу вверх своими узкими глазами, не скажет ласково: «Говори еще. Я пойму. Скоро я стану понимать все, что ты будешь говорить»?
Неужели не будет больше петь, склонившись над оленьей шкурой у очага: «Мой могучий, сильный муж — самый сильный человек в горах! Ему подвластны снега в ущелье и вода в реке»?
Нет, нельзя так! Нужно взять себя в руки!
Петр Арианович вошел в жилище и присел к столу.
В дневник еще не были записаны результаты последнего наблюдения над линией снегов у перевалов. Надо было продолжать работу. Надо было продолжать ее во что бы то ни стало!
Петр Арианович не услышал, как, откинув меховой полог, вошел Нырта. Гость стоял у порога, наверное, уже несколько минут, и только по его прерывистому дыханию географ догадался, что кто-то есть в жилище.
Лицо охотника было печально. Он очень любил свою сестру и гордился ею — лучшей песенницей среди женщин котловины. Кроме того, его мучили угрызения совести: он не сделал того, что нужно было сделать. Ведь Сойтынэ просила его послать за Тынкагой.
— Садись, Нырта, — откашлявшись, сказал Петр Арианович. — Отдохни. Сейчас допишу, будем горячую воду пить…
Нырта склонился над очагом, чтобы заварить сухой травки, заменявшей в котловине чай, и вдруг услышал странный кашель за спиной. Он обернулся. Тынкага тяжело дышал, плечи его поднимались и опускались. Хриплые, лающие звуки вырывались из горла. Глаза были сухи.
Нырте стало жутко. Он никогда еще не видел, как плачет мужчина. Тынкага не умел плакать. Плач был мучителен для него. Он сидел за столом и плакал, плакал, задыхаясь, кашляя, отвернувшись от своего друга.
Когда пароксизм горя прошел, Нырта молча поднялся и направился к выходу. На пороге охотник остановился, будто вспомнил что-то важное.
— Слушай! — Голос его прозвучал неожиданно громко. — Я спрошу. Ты скажи правду.
— Хорошо.
— Ответь: жили бы «дети солнца» там, в тундре, была бы жива Сойтынэ?
Петр Арианович молчал. Нырта порывисто схватил его за руку:
— Не понимаешь? Когда нашел свою душу в куске льда, который не тает — помнишь? — ты сказал: теперь в тундре хорошо! Идем туда! Хытындо сказала: нет, там плохо, туда нельзя. Сказала неправду? В тундре Сойтынэ не дали бы умереть?