— Воюем, — отозвался Сережка.
Где-то выла сирена, грохотали якорные цепи, в темноте порта раздавались голоса: «Раз-два — взяли… еще — взяли!..»
— Да, — продолжал Рябинин, — а война того и гляди кончится… ты как думаешь?
— Конечно, кончится. Скоро.
— Вот и я так думаю, что скоро…
И, как-то неловко оттолкнув от себя сына, он закончил:
— Беги! И помни насчет матери. Она у тебя хорошая. Ну, а теперь — прощай!
Он шагнул в дверь и, подбрасывая в руке тяжелый чемодан, направился к причалам, где чернели устремленные к небу высокие мачты его шхуны. Сережка смотрел, как постепенно тает во тьме коренастая фигура отца, и в душе его что-то томительно ныло. Проглотив навернувшиеся слезы, он вдруг подумал: «Вот уйдет когда-нибудь и — не вернется… Война закончится, а мы с матерью все будем ждать и ждать его шхуну».
Дома Сережку уже ждала та же самая сковородка с поджаренной рыбой, и он, садясь за стол, сказал:
— Мама, ты не знаешь, о чем хо,тел поговорить со мной отец?
— Не знаю… По-моему, ни о чем. А что?
— Да нет, так просто.
Орудуя вилкой, он придвинул к себе книгу, машинально листая страницы. И в глаза снова бросилась эта фраза: «…нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Волконским, но над всею Россией заслонял все другие предположения!..»
Сережка задумался над этой фразой и вдруг понял молчаливую сдержанность отца, волнение матери, которые тут же объяснил для себя одним только словом — война! Он никогда и никому не высказывал своего отношения к войне, даже не задумывался над этим, а сейчас, подумав, неожиданно решил, что отец, наверное, переживает то же самое, только глубже его и больнее…
— Мама, — спросил он, — скажи, я похож на отца?
— Ты очень вырос, Сережка, но ты еще молод, и трудно сказать, каким ты будешь.
— А хорошо быть таким, как отец?
Ирина Павловна подумала:
— Наверное, да…
Они долго говорили об отце, о том, что война должна скоро закончиться, и, ложась спать, Сережка попросил:
— Мама, расскажи мне, что такое сад?
— Зачем это тебе именно сейчас?
— Ну так. Хочу знать…
В комнате матери щелкнул выключатель, и голос ее мягко прошелестел в темноте:
— Ты еще не знаешь, какое это блаженство быть в саду.
Он особенно хорош на рассвете, когда каждая капля росы сверкает на солнце. Ветви прогибаются под тяжестью плодов. А в траве лежат яблоки, упавшие ночью, и, когда подберешь такое яблоко — оно холодное и необыкновенно сочное… Когда мать перестала рассказывать, он спросил:
— А забор — обязательно?
Мать долго не отвечала, и Сережке показалось, что она смеется в подушку.
— Забор? — переспросила она. — Это тебе отец сказал про забор?