Перед ужином он обошел все посты, расставленные на подходах к замку, отобрал у часовых табак и спички, велел смотреть в оба. Вернувшись, спустился в погреб, где уже жарко пылал очаг. На массивном вертеле, величиной с добрую оглоблю, жарился горный козел, и капли жира с шипением падали на огонь. Саша Кротких, в тельняшке, босой, чуб на лбу, вращал вертел, говорил товарищу Улаве:
— А вот ты попробуй-ка его поверни, а то смеешься только!
— Что он говорит, что он говорит? — спрашивала Астри, не знавшая русского языка.
— Он говорит, — переводили ей, — что ты очень хорошо смеешься.
— А ты поверни, поверни, — настаивал Саша и облизывал жирные пальцы, подмигивая черным глазом.
Хатанзей сидел у огня, чистил и смазывал свою меткую винтовку, сопел широким носом, — он любил оружие. Никонов присел около него, спросил Осквика:
— Ну как, готово?
Он очень волновался в этот вечер, норвежский артист, ставший для партизан всего отряда незаменимым человеком. Дрожащими пальцами Осквик вращал освещенные фосфором лимбы настройки приемника.
— Москву ловишь, да? — спросил Саша.
— Не мешай, — сказал Никонов. — Москву отсюда не поймать, а вот поближе что-нибудь можно… И потом — не ходи босой, обуйся!
— Я еще ноги мыть к реке пойду…
Осквик переключил диапазон настройки, и, выбившись из эфирной трескотни, в погребе старинного замка вдруг прозвучал усталый женский голос:
— Нарвик… говорит Нарвик!..
Все невольно придвинулись ближе: что скажет этот недалекий отсюда норвежский город, к вольным устам которого гитлеровцы приспособили свою глотку. И дикторша стала говорить об ожидаемом прибытии в северные провинции Финмаркена, Тромс и Нурланн, министра полиции «национального» правительства Норвегии Ионаса-Ли, который надеется посетить полярные города Варде, Гаммерфест, Каутокайно и Киркенес; население этих городов заранее предупреждалось о том, что германское командование собирается провести трудовую мобилизацию среди норвежцев без различия пола и возраста для проведения оборонительных работ в связи со все растущей «красной опасностью».
Некоторое время все сидели молча, словно ожидая чего-то еще, но Нарвик, помедлив, стал передавать музыку.
Товарищ Улава первая прервала тягостное молчание:
— Вы знаете, как в народе зовут этого министра?
— Нет, — ответил Саша Кротких.
— Не Ионас-Ли, а… Иудас-Ли!
Осквик, обычно сдержанный, неожиданно вспылил.
— Я помню, как он мешал нам ехать сражаться за Мадрид… Этот Иудас-Ли настоящий подлец, и я готов месяц сидеть на дороге, по которой он проедет, чтобы…
— Давайте ужинать, — неожиданно сказал Никонов, и Осквик, словно устыдившись своей горячности, понуро отошел к рации.