Норвежец угостил Платова стаканом жирного молока.
— Господин русский, — сказал норвежец, — может пить не обязательно один стакан, он может пить и два и три…
— Благодарю вас, товарищ.
Платов поправил автомат, собираясь уходить, но был остановлен вопросом.
— Вы не знаете, — спросил его норвежец, — где сейчас Мельников и каковы его достижения?
— Кто это?
— Это ваш конькобежец, он приезжал к нам в Норвегию перед войной.
— Простите, не слыхал, — смутился Платов.
И норвежец, пожав ему руку, огорчился:
— Жаль… Но, конечно, война. Будь она проклята!
* * *
Семушкин сам вместе с боцманом Мацутой уже испытал на себе все ужасы фашистского застенка и потому радостно спешил выпустить заключенных на волю.
— Эй, — крикнул он, врываясь в барак, — кто тут есть?
В низком и длинном помещении было темно. Ровные ряды деревянных нар, поделенных на ячейки, напоминали гробы. Из угла послышался чей-то сдавленный стон, темнота зашевелилась, бледные пятна человеческих лиц появлялись отовсюду.
А прямо на Семушкина, через весь барак, пошатываясь, шел невысокий изможденный человек. Одна рука его, сжатая в кулак, была поднята в приветствии, губы слабо шептали:
— Рот фронт… Фрихитен… Руссия… Я будет друг тебя — Сверре Дельвик!
В окрестных скалах Киркенеса жители города спасались от немцев в глубокой заброшенной штольне. Никонов еще вчера отправил отряд навстречу армии, а сам с актером Осквиком спустился в эту штольню — впервые открыто пришел к норвежцам…
Маленькая девочка держала на коленях нахохлившегося петуха. Петух, видать, был вообще драчливый, но сейчас присмирел. Она ласкала его по выгнутой шее, и Никонов сказал:
— Красивый… А он поет у тебя?
— Нет.
— А почему?
— Он боится…
В спертом подземном мраке слабо чадили светильники. Над головами беженцев нависали глыбы породы, монотонно журчали известковые ручьи. Осквик ворочался в поисках места посуше, но кругом противно хлюпала стылая вода.
— Двое суток, — сказал актер. — Двое суток они уже здесь. Говорят, что русские скоро будут на Пазвиг-эльве…
Девочка с петухом задремала, а петушиный глаз светился в полумраке красноватым огоньком. Никонов осторожно погладил птицу по шершавому гребню:
— Ты еще будешь петь, — сказал он ей, и тут снаружи прогремела длинная автоматная очередь. — Осквик! — сразу поднялся Никонов, — вставай, их надо отогнать, пока они не зажгли шашки…
В провал штольни светлело звездное небо, на его фоне выднелись фигуры немцев и «хирдовцев».
— Глупцы! — орали они в провал штольни. — Вылезайте и бегите в Нарвик… Русские не знают пощады, они вырежут вас всех!..