— Ты почто бос? — пригляделась к истопнику Елизавета, кофеек попивая.
— Ливрею надел, гляжу, а пятки черные… Скажи, друг: почто этикета не блюдешь?..
— Да шепнули сапожки мои. Только было вздремнул малость под лестницей… Проснулся — уже босой: шепнул их кто-то с меня!
Елизавета допила чашечку и скуксилась:
— Не жалеешь ты меня, Алексей Яковлев… Эва! Вьюшки вчера опять закрыл второпях. У меня всю-то ноченьку ребро за ребро так и задевалося… Помру уж, думала!
Милютин поклонился ей в пояс, нижайше, и вдруг чмокнул императрицу в румяную пятку, торчавшую из кружев.
— Эх ты, лебедь белая! — Подбоченясь, истопник прошелся перед ней гоголем — так и выкатился из комнат, приплясывая.
— Да Егоровну-то позови… — смеясь, велела она ему вдогонку.
С треском разгорелись дрова в печи. В двери вдруг просунулась голова великого канцлера Бестужева-Рюмина; он повел носом, на котором из-под слоя пудры явственно проступала ужасная синева старого закаленного пьяницы.
— Матушка-осударыня, — сказал шепотком страстным, — а я до твоей милости. Дела в Европах завелись немешкотные.
— Погоди, Алексей Петрович, дела — не волки, Европы и подождут. А я нечесана еще! Маврутка-то, спроси, идет ли? Что же, я так и буду одна тут мучиться?
На пороге (без парика, в одном шлафроке на голом теле) появился «ночной император» России — Иван Шувалов, и был он шибко невесел после вчерашнего окаянства.
— С кем это ты так вчера отличился? — спросила его Елизавета с укоризной, но заботливо-нежно, как мать родная.
Шувалов держался вроде блудного сына — виновато-покорственно:
— Да у Апраксиных, матушка, вечеряли. Помню, что кастраты на диво усладительно пели. Потом Разумовский палкой стал бить фельдмаршала, а Нарышкины — те, как всегда, разнимали…
— Ты бы клюковки пососал, — пожалела его императрица. — Небось головушка-то болит?
— Не стою я твоих забот, матушка, — вздохнул Шувалов, наполняя глаза слезами, и долго смотрел на свои розовые ногти. — Быть мне в монастыре, непутевому.
— Вот помру я — тогда намолишься… А пока не тужись… Иди ко мне, ангел милый.
Она подозвала его к себе и поцеловала с удовольствием.
— Канцлер-то, — спросила потом, — не убрался еще?
— Да нет. Внизу посиживает. Куранты кой час считывает.
— Экий клещ настырный… Знать бы: чего ему надобно? Шувалов без аппетиту куснул моченое яблоко:
— Британский посол Вильяме к нам вскорости на смену прежнему Диккенсу пожалует. Вот и волнуется твой Сюл-ли — как бы не отпихнулись мы от субсидий аглицких!
— А не держи я войско, — нечаянно зевнула Елизавета, — так будет ли Европа считаться с нами? Солдатом и держимся…