— Как? — подкинуло Апраксина кверху. — Эй, Келлер, идите-ка сюда… Вы слышите, что о вас говорят?
Келлер взнуздал лошадь, подтянул подпругу, упираясь драным ботфортом в потные бока своей кобылы:
— Слышал, ваше превосходительство, я все слышал.
— И разве можно в это верить? — спросил Апраксин. Келлер был уже в седле.
— А почему бы и не поверить? — ответил он, — Его величество, мой король, благодаря мне знает даже, на каком боку вы спите. Спасибо вам, мой фельдмаршал: при вашей особе я сделал себе великолепную карьеру.., там, в Потсдаме!
И — ускакал, больно терзая кобылу острыми испанскими шпорами.
***
Прибыл в Петербург из армии молодой генерал Петр Иванович Панин и был принят Елизаветою сразу же. Стоял перед ней крепыш, русак в ботфортах, заляпанных еще прусской грязью, прямо с дороги, небритый и чумазый.
— Эй, люди! — похлопала Елизавета в ладоши. — Данте сначала пофриштыкать моему генерал-майору!
— Не нужно, матушка… Дозволь слово едино молвить? Панин приблизился, обдав императрицу запахом лука:
— Измена, матушка… Руби головы, не жалеючи!
Кавалерия бесстрашного Зейдлица кружила вокруг Берлина, оберегая его. Но совсем нежданно, глубоким обходным рейдом, кроаты Марии Терезии вышли к незащищенной прусской столице. Грабеж и дикая резня привели берлинцев в трепет. Командовал кроатами австрийский генерал Анджей Гаддик, который был предельно краток, как и положено храбрецу.
— Триста тысяч талеров — и мы уходим! — объявил Гаддик потрясенным членам берлинского магистрата.
Долго торговались, Гаддик скостил сто тысяч, благо надо было спешить: гусары Зейдлица вот-вот могли нагрянуть сюда, и тогда от Гаддика ничего не осталось бы… Ударили по рукам на двухстах тысячах талеров.
— Только отсчитывайте деньги быстрее, — сказал Гаддик.
— Не волнуйтесь, — успокоил его королевский финансист Гоцковский. — Слава о берлинских казначеях идет по всему миру… — Они умеют считать казенные деньги…
В ожидании выплаты контрибуций Гаддик вдруг вспомнил:
— О! Ведь самые лучшие перчатки в мире делают в Берлине… Это кстати! Заверните мне двадцать дюжин для подарка моей императрице: женщина хоть и в короне, все равно остается женщиной… Так что заверните двадцать дюжин!
Обещали завернуть. Гаддик бегал из угла в угол, весь в нетерпении. С кавалерией Зейдлица шутки плохи так же, как и с кавалеристами Циттена… Не выдержав, Гаддик наорал на Гоцковского:
— Хороши ваши хваленые казначеи: не могут отсчитать двести тысяч… Сколько успели отсыпать в мешки?
— Всего сто восемьдесят пять.
— Пятнадцать тысяч за вами! А я больше не могу ждать.