— Это мне на един зуб токмо! — вспылил Бестужев, и теперь, как манны небесной, выжидал приезда английского посла Вильямса: «Даст или не даст? Сказывают знающие, что тороват сэр…» Иметь друзей канцлер считал дурацкой роскошью. Но зато его одолевали собутыльники: Санти, Прассе и Функ, бывший платным шпионом Фридриха; Бестужев был пьяницей британской школы — твердым в речах и походке. Когда требовалось решать сложный ход в дипломатии, канцлер в одиночестве выхлебывал графин и рисковал, рисковал…
Но рисковал всегда крупно, прибыльно, везуче!
***
В один из дней к дому канцлера подкатил возок нерусский, вылез из него старик суровой видимости, в руке — дубина. Лакеи дышали в мерзлые стекла, чтобы разглядеть гостя.
— Братцы его сиятельства! Братец пожаловали… Выскочила на крыльцо старая карлица. Заплясала по снегу заплатанными валенцами. Брат великого канцлера, Михаила Петрович Бестужев-Рюмин, взял карлицу на руки, словно дитятко, поцеловал ее, старую и добрую, в дряблые холодные щеки.
— Нюшка, — сказал, — родимая… Рада ли?
— Ой! — ответила карлица и обняла его за шею. Так вот, с уродкой на руках, стуча палкою по ступеням, поднялся Михаила Бестужев в покои — дипломат прожженный, патриот страстный, все изведавший, все вынюхавший. А наверху — его высокое сиятельство, братец младшенький, великий канцлер и превеликий плут.
— Мишка! — сказал надменно с высоты. — Ты бы хоть ноги с улицы вытер. Ковры персицкие-то… Мне на вас не напастись!
Поцеловались братцы. Но совсем неласково — более для прилику, чтобы сплетен лишних не было. Сел старший, как гость, в красный угол. Долго не отрывал глаз от пыльной рамочки, что висела — посередь родни, дальней и ближней, — кривенько. И смотрела на Михаилу Бестужева из этой рамочки красавица, вся воздушная, это — Аннушка Головкина. Едва-едва медовый месяц и дотянул с ней: язык ей вырезали, кнутами выстебали спину и сослали пересчитывать остроги сибирские.
Не выдержал тут воспоминаний Михаила Бестужев, слезу вытер:
— Алешка, скажи… Ведь и ты, подлый, руку к ней приложил?
— А ты не хнычь, — резко отвечал канцлер. — Коли карьер хочешь провесть меж Сциллою и Харибдою, так баб неча жалеть! Вон я, смотри, каков: сына своего родного в Петропавловскую крепость засадил. И пусть сидит! Зато никто мне глаза не колет, что личное прихлебство имею. Не таково время, братец, чтобы мелких людишек жалеть…
— Бог тебе судья, брат, — отвечал Михаила Петрович. — И не о том речь. Прости, коль почешу место, которо чешется. Негоже, братец, ты Россию ведешь. Не в тую сторону наклонил ты ее.., как бы, гляди, не опрокинулась она!