— Чего вы хотите? Признания? Хорошо, я признаюсь. Что вам еще нужно, чтобы я сказал?
Аргайл оторопело смотрел на старика.
— Это было глупо, я знаю. Временное помешательство, вызванное раздражением. Думаю, вы осознаете, что я никогда ничего подобного не делал. Ни до, ни после. Каждая вещь, какой я владею, — картина, бронза, гравюра, рисунок — получена честным путем. У меня есть все квитанции, счета, подтверждающие…
— Так это вы ее украли? — вырвалось у Аргайла. Он понял, что все логические построения, сделанные им в последние несколько дней, оказались ошибочными. Видимо, это было посложнее, чем идентифицировать руку того или иного мастера.
— Да, да, я! И, как вам уже известно, добровольно ее не отдал.
— Хм… — Аргайл замолчал, сбитый с толку неожиданным оборотом дела. — И почему вы так поступили?
— Потому что этот варвар Стоунхаус совсем ее не ценил. Он и не догадывался, болван, что это такое. И способ, каким он ее добыл, также достоин презрения.
— Почему же? Я слышал, Стоунхаус опередил Финци, но разве за это нужно презирать? Таковы правила игры.
— О чем вы говорите? — раздраженно бросил Буловиус.
— Не знаю, — ответил Аргайл, — так рассказал мне его сын. По его версии, отец купил картину в Риме в тридцать девятом году. Я считаю, что это могло быть в сороковом, но он настаивает, что именно в тридцать девятом.
— Нет, нет и нет. Чушь. Он лжет или как попугай повторяет то, что сообщил ему отец. Картину купил Финци, вернее, их было две, масло на доске. Действительно в Риме. У Стоунхауса никогда не хватило бы смекалки их заметить. Он так и не удосужился разыскать третью часть. Ужасно, что этот триптих из церкви Сан-Пьетро-Гатолия во Флоренции разделили.
Услышав, что картин было две, Аргайл приуныл. Он надеялся, что жизнь станет проще, а она усложнилась.
— Значит, две картины?
— Как вы можете вообразить, у Финци возникли известные трудности с выездом из Италии. Большая часть его состояния ушла на взятки, как и многие из картин. В Лондон он прибыл почти без денег. Кое-какие полотна все же удалось вывезти, совсем немного. Стоунхаус предложил ему денег под залог этих картин. После войны, когда Финци снова встал на ноги, Стоунхаус отказался их вернуть, заявив, что они были куплены. Это был ужасный удар. Прекрасная коллекция пошла по рукам. Позднее Финци собрал новую, но она не смогла заменить первую.
— Стоунхаус мне рассказывал по-иному.
— Финци был самородок. Любил живопись, а глаз… я больше никого с таким глазом не знал. А ведь он был бизнесмен, выискивал и покупал лишь настоящие жемчужины. А какой был добрый. Меня, студента без единого пенни за душой — я жил тогда в Риме, — нанял привести в порядок коллекцию и платил жалованье, пока я не нашел настоящую работу. Потом сделал распорядителем своего завещания. Я имею в виду картины, которые не ушли в Национальную галерею.