Мэриет лежал на соломенном тюфяке лицом вниз, уронив голову на руки. Когда дверь внезапно отперли и кто-то вошел с крошечным светильником в руке, юноша от неожиданности оцепенел, потом поднял голову и посмотрел, кто это; узнав вошедшего, он непроизвольно вздохнул и снова опустил голову, только теперь уже на щеку, так чтобы видеть посетителя. Кадфаэль счел это знаком приветствия и одобрения. Мэриет был без рубахи, ряса спущена до пояса, чтобы рубцы оставались открытыми. Внешне юноша казался спокойным, но это в нем говорила гордыня, так как кровь в Мэриете все еще бурлила. Хоть он и покаялся во всем, в чем его обвиняли, в душе он не сожалел ни о чем.
— Что им еще надо от меня? — буркнул он, не проявив, однако, ни малейшего признака страха.
— Ничего. Лежи тихо, а я поищу, куда поставить светильник, чтобы он не упал. Ну, слышишь? Теперь мы заперты с тобой вместе. Мне придется крепко постучать в дверь, прежде чем ты избавишься от меня. — Кадфаэль поставил светильник на выступ под крестом так, чтобы свет падал на кровать, — Я принес кое-что, оно поможет тебе заснуть и проспать ночь. Если ты решишься довериться моим снадобьям. Это питье заставит боль утихнуть, и ты уснешь. Хочешь?
— Нет, — коротко ответил Мэриет. Он лежал в той же позе, уткнув подбородок в сложенные руки, по-прежнему оставаясь настороже. Синеватые рубцы не уродовали так уж сильно его загорелое, гибкое, сильное тело. Служка, очевидно, придержал руку, — быть может, он и сам не испытывал особой любви к брату Жерому. — Я хочу бодрствовать. Здесь спокойно.
— Тогда по крайней мере не дергайся и дай мне полечить твою шкуру. Говорил я тебе, что ты этого добьешься? — Кадфаэль сел на край узкого тюфяка и стал смазывать и разминать широкие плечи юноши, а они вздрагивали под его руками.
— А, это! — произнес Мэриет безразличным тоном, тем не менее продолжая лежать неподвижно и позволяя пальцам Кадфаэля успокаивать боль. — Мне доставалось и хуже, — добавил он, вытянув руки и расслабив мышцы. — Мой отец, если его разозлить, мог бы научить здешних кое-чему.
— Во всяком случае, научить тебя уму-разуму ему не удалось. Правда, не буду отрицать, у меня у самого появлялось иногда желание задушить брата Жерома. С другой стороны, пусть грубо, но человек лишь выполнял свой долг. Он исповедник послушников, а ты, как я слышал, — можно ли в это поверить, — один из них, А если ты так стремишься стать монахом, то тебе следует отказаться и от всего, что имеет отношение к женщинам, и от всякого личного имущества. Будь справедлив, у брата Жерома были основания для недовольства тобой.