– Хорошо. Только, прошу, перед сном посади льва в клетку. И убедись, что дверца надежно заперта...
– Да, мамочка. Мама...
– Что, Рамсес?
Его темные глаза были устремлены на меня.
– Мне хотелось бы сказать, что я очень ценю твое отношение к львенку. И постараюсь найти способ выразить тебе свою благодарность.
Я вздрогнула.
– Нет, Рамсес, нет! Мне приятно слышать твои слова, но лучший способ выразить свою благодарность – это быть хорошим мальчиком и всегда слушаться маму.
– Да, мама. Шпокойной ночи, мама. Шпокойной ночи, Джон. Шпокойной ночи, Бастет. Шпокойной ночи, папа.
– Спокойной ночи, мой мальчик, – рассеянно отозвался Эмерсон. – Приятных снов.
После того как Рамсес ушел, а Джон спрятал поднос с черепками в хранилище, Эмерсон с упреком посмотрел на меня:
– Рамсес повел себя очень благородно, он фактически принес тебе извинения, а ты...
– По-моему, извинениями тут и не пахнет. А когда Рамсес предлагает свои услуги, у меня кровь стынет в жилах.
Эмерсон отшвырнул перо.
– Амелия, я тебя не понимаю. Бог свидетель, ты прекрасная мать...
– Пытаюсь ей быть.
– Прекрасная, дорогая моя, прекрасная. Рамсес тому свидетельство. Но ты не можешь более... более...
– Что «более», Эмерсон?
– Быть более ласковой?.. Ты все время одергиваешь бедного мальчугана.
– Ты же знаешь, я не люблю демонстрировать свои чувства.
– У меня есть все основания этому не верить... – И Эмерсон послал мне многозначительный взгляд.
– Это совсем другое дело. Разумеется, я люблю Рамсеса, но из меня никогда не выйдет одна из тех безумных мамаш, что обожествляют собственное чадо и квохчут над ним днями напролет.
Тут вернулся взволнованный Джон:
– Мадам, во дворе лежит огромный-преогромный ящик! Что мне с ним делать?
– Наверное, это ящик баронессы. Видимо, люди де Моргана просто бросили его и уехали. Какая досада! Как быть, Эмерсон?
– Выбросить эту чертову штуку!
– Нет, положим его вместе с другими. Пойдемте, Джон, я отопру хранилище.
Луна еще не взошла, но лакированная поверхность ящика тускло поблескивала в бриллиантовом свете звезд. Я отперла дверь, и Джон поднял гроб с такой легкостью, словно он был сделан из бумаги. Мне это напомнило одного шарлатана-итальянца по имени Бельцони, который когда-то жонглировал в цирке гирями, а потом обратился к археологии. Он одним из первых начал вести раскопки в Египте, но его методы вряд ли можно назвать научными, ибо, помимо прочих грехов, он использовал порох, чтобы проложить путь внутрь пирамид.
Гробов в хранилище хватало, и нам пришлось подвинуть несколько штук, чтобы найти место для нового. Возможно, разумнее было бы открыть другую комнату, но я всегда предпочитаю, чтобы однородные предметы хранились вместе.