Внутреннее убранство коптской церкви Ситт Мириам (по-нашему – девы Марии) состояло из поблекших картин с изображением этой дамы и всевозможных святых. Никаких скамеек и прочих удобств здесь не было; прихожане свободно прохаживались по церкви, болтали и на первый взгляд не обращали никакого внимания на священника, который у алтаря распевал молитвы. Паства была невелика – человек двадцать. Несколько угрюмых людей, которые, по-видимому, составляли ближайшее окружение отца Гиргиса, с лицемерной истовостью били поклоны изображениям святых. Однако человека, который меня интересовал, среди них не было.
Я устроилась в дальнем конце церкви, рядом с огороженным местом, отведенным для женщин. Мой приход не остался незамеченным. Разговоры на мгновение стихли, но через минуту возобновились с удвоенной силой. Черные блестящие глаза отца Гиргиса уставились на меня. Он был слишком опытным актером, чтобы прервать молитву, но голос его стал громче, а движения более размашистыми. Казалось, он кого-то обвиняет, возможно даже меня, трудно сказать. Судя по всему, говорил священник на древнекоптском, и я сомневалась, что прихожане, да и он сам, понимают намного больше моего. Обычно подобные молитвы зазубриваются, а потом просто декламируются.
Вскоре отец Гиргис перешел на арабский, и я сообразила, что он читает отрывок из Евангелия. Это продолжалось нескончаемо долго. Наконец священник отвернулся от алтаря и принялся размахивать кадилом. В воздухе одуряюще запахло ладаном. Отец Гиргис двинулся по церкви, раздавая благословения, больше похожие на угрозы. Он так свирепо вращал глазами и так яростно раскачивал кадилом, словно хотел заехать благословляемому по лбу. Представьте мое изумление, когда, обойдя всех мужчин, священник целеустремленно двинулся ко мне. Возложив тяжелую руку на мою шляпку, он благословил меня во имя Троицы, Божьей Матери и целого сонма святых. Я вежливо поблагодарила, черная бородища дернулась в ответ – намек на улыбку.
Когда отец Гиргис вернулся к алтарю, я решила, что исполнила свой долг и могу уходить подобру-поздорову. Дышать становилось все труднее. В воздухе висела густая завеса дыма. Еще немного, и я расчихаюсь прямо в святом месте.
Солнце стояло почти в зените. Несколько раз вдохнув теплый, целительный воздух, я пришла в себя, потом стянула с головы шляпку и с огорчением обнаружила, что дурные предчувствия оправдались.
Шляпка из желтой соломки, так шедшая к моему рабочему платью, была украшена желтыми розами, желтой лентой и двумя бантами из белого бархата. Это был мой любимый головной убор; я потратила немало усилий, чтобы отыскать шляпку без птичьих гнезд и страусиных перьев. Когда отец Гиргис возложил мне на голову руку, я услышала отчетливый хруст. И вот на тебе... Банты смялись, розы безжизненно болтались на сломанных стеблях, а на скомканном тюле остался грязный след. Единственным утешением могло служить то, что кроме грязи я обнаружила пятно крови – одна из шпилек уколола духовную ладонь.