Расколовшийся по всей своей высоте гигантский айсберг, мимо основания которого мы как раз проходили, оттолкнув своим весом в сторону меньшую половину, медленно завалился набок и при этом, словно маслину плоской ложечкой, подхватив своей нижней частью нашу лодку, довольно плотно прижал её к «брюху» оказавшейся рядом ледяной глыбы. Все было в полной исправности — рули, реакторы, навигационная система, корпус, — а лодка была парализована. Несколько дней подряд командир давал команды то продуть балласт для всплытия, то начать срочное погружение, дергал лодку вперед-назад, как засевшую в грязи машину, пытался задать ей с места максимальную скорость, а также пускался на всяческие иные ухищрения, чтобы раскачать её и выдернуть из ледяных объятий, но все было бесполезно. Прижатые снизу ледяным рычагом к массивному телу километрового айсберга, мы медленно дрейфовали в таком положении вдоль Канадской котловины в сторону хребта Менделеева…
…Положение было критическим. Суперсовременная мощнейшая атомная подводная лодка, точно застывшая в янтаре муха, вот уже три недели сидела между двумя медленно срастающимися друг с другом ледяными глыбами и ожидала своей гибели.
— …Здравствуйте, Антон Евграфович, — встретив как-то после обеда в кают-компании Огурцова, поздоровался я. — Что там слышно на центральном посту? Есть какие-нибудь перспективы?
— Да какие могут быть перспективы, если мы торчим в этой льдине, как кларнет в заднице! — громыхнув не терпящим никаких возражений басом, доступно выразил свое мнение о ситуации замполит (я так и не привык называть его должность по-новому — помощником командира лодки по политико-воспитательной работе). — Давай-ка лучше, раз уж ты мне попался, сочини оптимистические стихи, способные поддержать дух экипажа в эти дни. А я пока посижу тут и подожду…
И, налив себе из большого чайника стакан крепкого черного чая, он уселся в кресло для отдыха и прикрыл глаза.
«Вот, блин, — подосадовал я про себя на замполитовскую безапелляционность. — Так-таки и сделает из меня стихотворца… Перед тем, как нам тут окончательно задохнуться.» Однако же, вынув из кармана блокнот и ручку, я присел к столу и принялся набрасывать первые строки заказанного мне опуса. «Главное, — соображал я, — это увязать идиотизм нашей сегодняшней ситуации с героической историей российского флота, не забыв при этом упомянуть гордый красавец „Варяг“ или что-нибудь из аналогичных символов…»
Минут через десять-пятнадцать восьмистрочное стихотворение было написано и, подойдя к дремавшему Огурцову, я громко покашлял.