— Мы живы, — произнес он, помолчав.
Я вздрогнул от холода и от воспоминаний. Но помнил я не только о том, что произошло сегодня в лесу.
— Что с ней будет теперь? — тихо спросил я. Капитан не обернулся ко мне.
— С ней?
— С Анхеликой.
Какое-то время он не разжимал губ. Задумчиво глядел на дорогу, по которой увезли Гвальтерио Малатесту на свидание с палачом. Потом качнул головой и сказал:
— Нельзя же всегда оставаться в выигрыше.
Тут вокруг раздались голоса, воинственно зазвенело оружие, затопали тяжелые шаги. Стрелки в блестящих от дождя кирасах уже сидели в седлах. К воротам подъехала карета, запряженная четверкой рыжих коней. Снова появился Гуадальмедина — на этот раз в изящнейшей, расшитой драгоценностями шляпе, — сопровождаемый еще несколькими придворными кавалерами. Скользнув по нам взглядом, граф отдал распоряжения. Снова грянули команды, заржали лошади, и нарядные стрелки выровняли строй. Из дома вышел король. Гетры он сменил на сапоги, каскетку с козырьком — на шляпу, зеленое сукно охотничьего костюма — на расшитый золотом синий бархат, — и прицепил к поясу шпагу. Косар, капитан и я поднялись. Все обнажили головы, кроме Гуадальмедины, который, как испанский гранд, пользовался привилегией оставаться в присутствии монарха в шляпе. Филипп Четвертый, глядя поверх голов, бесстрастный и отчужденный — в точности как в лесочке, когда выпалил в лоб наемному убийце, — прошел мимо, не удостоив нас взглядом, сел в карету, подъехавшую к самым ступеням. Но в тот миг, когда Гуадальмедина уже собирался убрать подножку и закрыть дверцу, король тихо сказал ему что-то. Мы видели, как Альваро де ла Марка наклонил голову, ловя эти слова и не обращая внимания на дождевые струи, хлеставшие сверху. Потом сдвинул брови и кивнул.
— Алатристе! — позвал он.
Я обернулся к хозяину, растерянно глядевшему на Гуадальмедину и короля. Вот он двинулся к ним, выйдя из-под купола колоннады на дождь. Голубые глаза Филиппа, водянистые и холодные, как у рыбы, обратились к нему.
— Верните ему шпагу! — приказал граф.
Появился сержант со шпагой и всей причитающейся ей сбруей. На самом деле то была не капитанова шпага, а та, которую он позаимствовал у заколотого бородача. Алатристе, еще более растерянный, подержал ее в руке, потом медленно опоясался ею. Вновь поднял голову. Резко очерченный профиль с крючковатым носом над густыми усами, с которых стекали капли дождя, делал его как никогда похожим на ловчего сокола — птицу хищную и недоверчивую.
— Мне? эту пулю… — проговорил Филипп, словно размышляя вслух.
Я недоумевал недолго: тотчас вспомнилось, что когда Малатеста взял короля на прицел, именно эти слова выкрикнул мой хозяин, который теперь со спокойным любопытством смотрел на его величество, будто спрашивая себя, что за всем этим воспоследует.