Упоминание о великом человеке вызвало выражение восхищения на лице матери и взмах ресниц у дочери.
— Итак, Синибальди, раз уж знакомство состоялось… Что же это за новое преступление, которое надо предотвратить?
— Речь идет о Донато Гирарди, ваша милость. Следует во что бы то ни стало отсрочить его казнь. Многие серьезные аргументы дают мне повод считать его невиновным или, во всяком случае, не единственным виновным.
— У вас есть повод считать? У вас или у вашего мэтра, который вас прислал? Или же у кардинала Бибьены, который оказывает вам обоим доверие, на мой взгляд, безосновательное?
— Я пришел сюда от своего имени, ваша милость.
— Пусть будет так, — запальчиво произнес он. — Так что вы имеете мне сказать об этом обжигальщике?
Ободренный присутствием дам, я выложил все сказанное мне недавно Леонардо. И даже, признаюсь, беззастенчиво присвоил себе его выводы: Донато Гирарди не мог действовать один.
— И это все? — удивился Капедиферро, когда я закончил. — Ну и художник, ну и наворотил! И вы хотите на этом основании избавить Гирарди от ада? — Он насмешливо смерил меня взглядом. — Что вы так переживаете за него? Уж не наобещали ли вы ему с три короба?
Я не вникал в его слова, слишком озабоченный впечатлением, произведенным на красавицу Флору. Судя по ее личику, впечатление было в мою пользу.
— В любом случае, — продолжил главный смотритель улиц, — ваше красноречие ничего не изменит. Я только что разговаривал с вице-канцлером; решение принято: надо положить конец панике. Донато Гирарди виновен и уличен. Он будет казнен завтра утром.
— Завтра утром? — воскликнул я. — Значит, невиновный будет…
— Хватит, Синибальди. Так решил Ватикан. А пока… вы и так отняли время у этих дам и у меня… Я вынужден попросить вас удалиться…
Разрываясь между охватившим меня волнением и страхом никогда не увидеть красавицу Альдобрандини, я забормотал:
— И… А могу я узнать, какое… какое наказание его ожидает?
Капедиферро испытующе взглянул на женщин, чтобы убедиться, что они не упадут в обморок.
— Так вот! Мы решили казнить приговоренного в его камере во избежание публичного самосуда. А что касается способа — Гирарди будет задушен завтра на рассвете.
Что еще я мог сделать? Существовало ли средство любой ценой спасти Гирарди? Или его просто приговорили заранее? Долго мучили меня эти вопросы.
Сегодня я склонен думать, что в данном случае сплелось слишком много интересов, и обжигальщик никак не мог избежать своей участи. А впрочем, стоило ли его защищать?
Ближе к рассвету того знаменательного дня января 1515 года, когда ночь еще окутывала берега Тибра, кучки римлян топтались перед замком Сант-Анджело. Защищаясь от холода, большинство из них укутали лица в воротники, засунули руки в рукава, другие грели руки над факелами, кое-кто пытался набрать дров, чтобы разжечь костер.